Чтобы увидеть, что все очень изменилось.
Что все ушли, а я остался. Кто-то умер, кого-то убили в так называемые «лихие девяностые», лихого в которых лишь столько, сколько придумали мои бездарные коллеги-журналисты – большинство моих одноклассников подались, как спортсменам полагается, в рэкет, – кто-то уехал. Еще я увидел, что даже полуразрушенная Молдавия начала 90—хх была, в сравнении с нынешней Молдавией, чем-то сугубо городским, культурным и бесконечно потерянным. Мне даже пришла в голову мысль написать книгу «Молдавия которую мы потеряли».
Но какой-то русский кретин умудрился снять фильм с таким названием задолго до меня.
Так что я даже и пробовать не стал.
Просто понял, что, пока Рим поджигали и разрушали, я, – последний римлянин, – валялся пьяный у подножия Капитолия. И проспал, и просрал, все, очнувшись уже на развалинах. Где варвары пасут коз. Что мне оставалось делать?
Я замкнулся в себе еще больше.
* * *
Вернувшись на бассейн «Динамо» – «Юности» к тому времени уже не было, потому что молдаване построили на ее месте шикарный дворец для крестин, похорон и свадеб, – я плавал год, и вернул себе форму. Даже написал об этом рассказ, за который получил литературную премию. Что-то вроде «За мужество в Литературе» или «России верные сыны». Не очень помню название. Помню, что получал ее вместе со мной какой-то придурковатый чеченец, которого наградили за книгу о том, что он чеченец. Это было так же странно, как если мне вручили премию за книгу «Я русский». Что, вашу мать, в этом такого, думал я. Но взял грамоту, деньги в конверте, и откланялся. Вернулся в Кишинев.
Плавать серии 20 по 100 вольным стилем в режиме 1 минута.
И которые, после того, как воду на бассейне «Динамо» слили, стали для меня совершенно недоступными. Но бросать спорт я не стал: это автоматически означало бы начало нового продолжительного запоя. Так что мне пришлось переключиться на зал. Благодаря плаванию, упорству, склонности к меланхолии и одиночеству, я сумел и в этом деле достичь некоторых успехов.
Толкал 180 килограммов без страховки.
Пить – из-за тренировок – у меня получалось всего раз-другой в неделю, так что я даже стал, как сказала моя жена, несколько похож на человека. Так что она разрешила мне видеться с сыном. Мальчишку назвали Тимофеем. В честь моего прадеда-директора гимназии, которого хотели расстрелять в Могилеве большевики за то, что он русский, и которого расстреляли в Туркестане враги большевиков, басмачи за то, что он русский.
Гребанный Советский Союз!
Люди в этом месте ни чему на ха не учатся, сказал бы по этому поводу мой тренер.
Или еще что-нибудь в этом роде.
Так или иначе, а мальчишка был вылитый прапрадед, и мне нравилось проводить с ним время. Я его даже в секцию плавания устроил, когда оказалось, что в городе чудом сохранился один бассейн, и там преподает один из моих еще одним чудом не спившихся и не погибших одноклассников.
Сделал я это, признаю, с дальним прицелом.
Мальчишка был очень способным, и наверняка проявит недюжинные способности, знал я. Как только закроют и последний бассейн, моя жена вынуждена будет эмигрировать, чтобы мальчик смог продолжать плавать, потому что у него перспективы, знал я. И он не пропадет в Молдавии, этом странном заколдованном месте, где люди превращаются в свиней безо всякой Цирцеи.
Так оно, кстати, и случилось.
Они сейчас в Москве, вышла замуж за какого-то долбоеба из среднего звена партии ЛДПР. Водит машину, открыла три цветочных магазина и не изменяет мужу. Ну да, конечно, я подбивал клинья, а как же.
Тимофей плавает в школе олимпийского резерва.
Имени Сальникова.
Как видите, для пьяницы я неплохо все рассчитал.
* * *
По прошествии семи лет в зале я раздулся.
Как корова на стероидах. Безо всяких стероидов. Куриная грудка, творог, и жесткая отключка со спиртным всего раз в неделю-две. Конечно, ничего хорошего в этом не было. Ну, кроме внешности. С виду-то я был ничего. Широкие плечи, крутой бицепс. Мощная спина, надутый верхний пресс, накачанные грудные мышцы, которые я, извращенец гребанный, все время подружек просил облизывать. В общем, внешне я был совершенной машиной.
Да только внутри все это прогнило.
И дело даже не в бурной молодости, сказал врач. Чрезмерно большая мышечная масса, сказал врач. Масса тела увеличивается, а вот сердце остается прежним. И оно уже совсем – ни хера, говоря языком моего тренера, которого я, почему-то, вспоминаю все чаще, – не справляется. Так он мне сказал и, хитро подмигивая, предложил мне полечиться.
Я глянул на него внимательно.
Шел 2012 год. В Молдавии уже не осталось никакой системы здравоохранения. Больницы напоминали феодальные замки. Главврач был царь и бог. Одна беда – он не был врач. Как и все остальные «врачи». Химиотерапию в стране отменили, а операции сложнее, чем вырезать аппендицит, проводили за границей. Туберкулезников было больше, чем после войны. Чуваки с открытой формой харкали в автобусах кровью. Инвалиды ползали, обоссанные, по улицам. Эпидемии гриппа всерьез угрожали выкосить страну, инсульт означал приговор, а про рак и тому подобные штуки я даже вспоминать не хочу. Аллергию лечили наговорами.
Простите, я все сбиваюсь на репортаж.
Как ни странно, мне казалось, что я пережил бы и это, окажись со мной рядом Лена. Странно. Девочка, даже лицо которой я помнил смутно… Золотая цепь врача блеснула, – как воспоминание из детства, – и я вежливо отказался. Он с сожалением проводил меня взглядом. Как крокодил на африканском водопое, крокодил, к которому так и не подошла антилопа. Нырнул на глубину и стал ждать следующую жертву.
А я прикрыл дверь поликлиники, зашел домой, взял спортивную сумку и поехал в зал.
Где, переодеваясь, понял, что пришел сюда в последний раз.
Было немного грустно, ведь я ходил сюда почти десять лет. Обзавелся приятелями. Конечно, я их презирал, но двойное дно, это уж моя черта, я же говорил, да? Я всегда был не тот, за кого себя выдаю – с самых моих шести лет – так что я ведь и не должен был делать исключений для себя и в зрелом возрасте, правда?
В любом случае, я мимикрировал и под среду зала.
Я научился трепаться обо всем этом, – девках, жиме лежа, тачках, какие все политики гомосеки, жиды хитрые, русские ленивые, а мы, молдаване, работяги, но недалекие, Румыния или Россия, кто сосет лучше, замужние или разведенки, – с таким видом, как будто мне все это интересно. Я болтал, стонал и кряхтел. Потому что мне надо было быть, как они.
Они болтали, они стонали, они кряхтали.
Порностудия, только трахаем мы сами себя, понял я.
И понял, что мне пора прикрыть дверь с другой стороны.
Что и сделал.
И, выходя, потер левую грудную мышцу. Она щемила все сильнее. Врач, дебила кусок, ничего не понял. Я-то знал, в чем дело. Просто боль поселилась во мне.
