Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 36
Это было зимой, землю покрывал густой и глубокий снег. И на могиле был снег. Снег и венки. Кусок арматуры и табличка. Памятника не было. Памятник не ставят сразу. Сначала гроб с трупом должны сгнить и провалиться, могила — осесть. Только потом ставят памятник, чтобы его не покосило. Так делают всегда. Люди практичны, даже своих мертвых обустраивают наверняка.
Я встал в снег, положил две гвоздики к засыпанным снегом венкам. Потом достал из кармана пальто две чекушки водки. Открыл обе. Одну поставил у могилки — не знаю, Илья, может, если ты принял такую веру, тебе нельзя пить водку? С другой стороны, тебе уже все можно. А я по-любому выпью. С тобой и за тебя.
Я отхлебнул сразу на четверть и закусил глотком холодного воздуха.
Так вот, что я хотел тебе сказать, Илья, когда ты лежал в хосписе, я очень хотел позвонить, правда!.. Каждый день думал — позвоню сегодня!
Так я и сам не заметил, как стал разговаривать с могилой, как никогда не делал раньше, не умел. Не понимал и не слышал. Потому что был далеко, наверное. Теперь я гораздо ближе, теперь слышу.
Нет, ну честно, я собирался позвонить! Я вот только думал: а что я скажу тебе? Типа — держись, брат, все будет хорошо! И это… поправляйся?! Какое поправляйся, когда метастазы пошли… Понимаешь, я не могу в таких делах врать, подбадривать, ну и все такое. То есть я, может, верю, что все будет хорошо. Как раз таки я в это верю! Просто мое хорошо, оно отличается. И ему совсем не мешает смерть. Скорее, смерть — часть плана, по которому потом все обязательно станет хорошо. Я, Илья, когда был еще ребенком, совсем маленьким, если меня обижали или просто становилось грустно, я тогда думал себе: ничего. Это все ничего. Все равно я умру.
И становилось так сразу легко и спокойно. И так мелко, так ничтожно все остальное. Подумаешь, двойка… умру ведь! А тут — двойка!
И это такой оптимизм, правда! Только люди не понимают. Они считают меня мрачным пессимистом. А я не пойму, почему? Если я рад, что умру, то в чем тут мрачность, в чем пессимизм? Все равно ведь умру! И когда не рад этому, то тогда только горше! Вот уж точно мрачная депрессуха! А если подумать, то почему рад тому, что умру? Да потому, что знаю — после смерти буду жить вечно!
А те, которые думают, что после смерти сразу умрут и больше ничего не будет, и боятся смерти, и говорят: нет, нет, не сейчас! — вот они пессимисты!
Я, знаю, путано говорю. Я сейчас еще выпью, чтобы слова лучше связывались…
Выпил и колким воздухом заглотнул.
Я давно заметил, что люди меня не понимают. Например, не понимают моих шуток. Я сказал своему дантисту: «Поставьте мне зубной протез так, на живой корень». Она говорит: «Давайте лучше сделаем имплантат, имплантат — это навечно!» Я ответил: «Мне не нужен вечный протез. Я не собираюсь жить вечно».
Правда ведь, хорошая шутка?
А она смутилась: «Что вы говорите, вы еще такой молодой…»
А что я такого сказал? Разве это неправда, что я умру? И зачем мне тогда вечные зубы? Зачем мне вообще что-нибудь вечное — здесь, когда вечен я буду в другом месте?
Вот там и надо копить себе богатства, открывать счета, накопительные, депозиты, пакеты акций скупать, обзавестись недвижимостью и можно даже вставить себе зуб. Вечный.
А ты понимал! Ты сам был такой, только лучше! Я мог бы сказать тебе все так, как думаю. Но… все же чего-то боялся. А надо было попробовать. Попробовать, начать говорить, а там… там все бы само… и ведь это было так просто! Вот он, твой номер, до сих пор в моем телефоне. Только не ответит больше никто. Не поднимет трубку. Абонент вне зоны действия сети. Вне зоны. Вне действия. Вне сети. Вырвался.
Почему же я не позвонил тебе, Илья?.. Какой же я мудак, прости меня Господи!..
Выходит, я уже все сказал. А он ответил. Он продолжает говорить со мной: его стихи в песнях по радио каждый день. Горят над нами, горят, бриллиантовые дороги. Чтобы идти по ним вслед за богами, нужны золотые ноги.
Все не просто так.
Нужны золотые ноги!
Там ведь тоже нужны ноги, чтобы ходить за богами и оставлять следы на бриллиантовых дорогах.
Выходит, что я спросил, а он ответил — еще раньше.
Поэтому я не стал ему звонить. Вместо этого я набрал другой номер:
2-11-36.
Вообще-то у меня плохая память на цифры. Я не помню номера дома и квартиры по месту своей постоянной регистрации. Не помню госзнака своего автомобиля. Не запоминаю номера телефонов. Но этот номер я запомнил на всю жизнь.
2-11-36. Номер телефона в нашем доме. В Шали была небольшая телефонная станция. Пятизначных номеров хватало. У нас был телефон. Его номер был: 2-11-36. Я запомнил его. Теперь вы тоже запомнили.
Сейчас в нашем доме нет телефона. Уже давно нет, телефонную станцию взорвали, ни проводов, ни столбов не осталось. Это ничего. Теперь у всех сотовая связь. И все же я очень хочу, чтобы когда-нибудь у нас снова поставили стационарный телефон, протянули линию, из далека, из прошлого, и обязательно восстановили номер: 2-11-36.
Этот номер я набирал, после междугородних кодов, на переговорном пункте около Дворцовой площади. Вечно голодный и мерзнущий студент. Пришедший пешком, ночью, от общежития на Петроградской стороне. Отстоявший очередь к кабинке. Чтобы набрать номер и услышать дом, родное, любовь.
Прошло почти двадцать лет, и я набрал этот номер снова. Для чего? Как и тогда, чтобы услышать дом. Родное. Любовь. Без кодов, просто пять цифр. Меня соединят правильно. Если сегодня действительно тот самый день.
И когда я услышал «алло» с той стороны, я снова зарыдал. Тихо и без слез, просто онемело горло, и тряслись плечи. Как в тот вечер.
…Врач сказал, что у нее началась гангрена. Если ампутировать обе ноги… все равно, кровь заражена и… но, тогда, может, еще полгода…
— Мама, родная, любимая, пожалуйста! Соглашайся на операцию! Не уходи от нас! Мы же не сможем… я… я не смогу жить, если ты… если тебя… мааааамааааа…
Это в трубку телефона, за полторы тысячи километров, на том конце на заднем плане сдавленные причитания сестры. И неожиданно холодное, спокойное:
— Сможешь. Ничего, все могут, и ты сможешь. А мне пора. И как я пришла в этот мир, с двумя ногами, так и уйду, вся, целая. Что же мне, по частям умирать? И ноги в одном месте похоронят, а остальное все в другом? Как же потом меня собирать на Страшный Суд, по разным местам из земли выковыривать? Кто же это будет? Архангелы будут кости мои таскать?.. Нет. Сама встану, как была.
А дальше уже с раздражением:
— Хватит, я устала разговаривать.
Ту. Ту. Ту. Ту. Ту. Ту. Ту. Ту. Ту. Ту. Ту. Ту. Ту. Ту. Ту. Ту. Ту. Ту. Ту. Ту. Ту…
И больше никогда…
Сегодня же такое еще молодое, дерзкое: «Алло! Алло, кто это?». А на заднем плане, фоном — гуси гогочут. Играет магнитофон. И по двору метелка из прутьев — шарк, шарк, шарк. Я знаю: это мама стоит в белой зале, где телефон, у окна, а окно открыто, гуси в птичнике, и сестра метет под музыку: «Челенджэ постмэн, бринг ми э леттер…»
Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 36
