— Комната плюс кухня, сорок два метра, кирпич, Карлин, частное владение. Сколько, по-твоему?
— Шестьсот пятьдесят, — говорю я.
Он признательно на меня смотрит.
О реальных вещах мы говорим часто, так что я вполне в теме.
Вдруг Рикки хмурится, встает и начинает ходить взад-вперед по комнате. Я знаю, что мысленно он подсчитывает месячные платежи при обычном предварительном взносе.
— Шесть или семь в месяц, — говорит он коротко, но я понимаю его.
— Ладно, пускай бумер. Неплохая тачка, но арендные взносы башку тебе свернут. При таком куцем семейном бюджете в конце концов ты и пернуть не сможешь. Не говоря уж про что другое… Скажи, есть ли в этом смысл?
— Нет, Рикки, — отвечаю я как можно убедительнее.
Глава III
Мирек и женщины-разумницы — Красива ли Лаура? — Вопрос жизни и смерти
1
В редакции журнала «Разумницы» на моем попечении читательская рубрика. На практике это означает разбирать все те нечитабельные, часто разрывающие сердце письма, которые приходят со всей республики, и придавать им приемлемую для публикации форму. Естественно, всякий раз я должна что-то переиначивать, упрощать, добавлять или просто выбрасывать, но мне это даже нравится.
Мне нравится создавать из этих писем совершенно новые истории.
— Послушай, Лаура, — удивилась недавно Романа, когда сравнила опубликованное письмо с его исходной неловкой версией, — да ты у нас не иначе как писательница…
Не могу сказать, что это не польстило мне.
2
Жизнь в нашей редакции течет по своему заведенному распорядку. Кто приходит утром первым, тот кормит рыбок, поливает цветы и ставит воду для кофе. Это такой наш утренний ритуал. Прежде чем явится Тесаржова, мы за кофе рассказываем, что с кем случилось вчера или в выходные. И хотя рассказывают все — Романа разведена и живет довольно уединенно, Власта и Зденька давно замужем (кстати, обе в унисон твердят, что несчастны), — больше всех, и это логично, рассказываю я. Среди нас есть еще Мирек, наш график, но этот никогда ничего не рассказывает, потому как, дескать, не хочет давать людям пищу для разговоров. Мирек считает, что я даю людям слишком много пищи, когда, например, рассказываю о своих любовных делах, но я так не думаю.
Миреку тридцать пять. К сожалению, он тот тип, который мама презрительно определяет как «женатый чешский клерк»: зимой он носит брюки, заправляя их в невообразимые мужские сапожки, и к этим брюкам по очереди надевает два коричневых свитера — вечно одни и те же. Летом он носит синие болоньевые бермуды, которыми торгуют вьетнамцы, и рубашки с короткими рукавами, в основном белые или с тропическим рисунком, белые носки и стоптанные перфорированные мокасины.
— Но кому я даю пищу для разговоров? — возражаю я. — Кому, кроме Тесаржовой?
Тесаржова — наша начальница. Как она уже неоднократно высказывалась, воспринимает свою работу чисто как job[4], не более того. Журналы типа «Разумница» ниже ее уровня, она подчеркивает это тем, что никогда не ходит с нами обедать и не кормит рыбок. Так, вероятно, она хочет дать нам понять, что ее брак абсолютно счастливый и что она презирает женщин, которые думают, что жизненное равновесие можно обрести путем чтения дамского еженедельника.
Для Тесаржовой, собственно, не имеет никакого значения, что именно я говорю в ее присутствии, ибо я, хоть лопни, все равно не скажу о себе и половины всех тех кошмарных вещей, какие она выдумывает про меня. Иными словами, я поняла, что совершенно излишне стремиться к какой бы то ни было самопрезентации, потому что такие, как она, все равно будут думать о тебе только то, что уже думают. Стало быть, что из этого следует?
Мирек не отвечает, а мне ясно, что он был бы куда более счастлив, если бы я со своими рассказами давала такую пищу только ему. А вся штука в том, что Мирек тайно любит меня, особенно в те дни, когда я сама себе кажусь красивой.
3
Я красива? Не знаю — и поверьте, милые дамы, что говорю это совершенно искренне. Это вовсе не какое-то ложно-застенчивое «не знаю», в основном вытекающее из слабой надежды на более высокую оценку… Я этого в самом деле не знаю. Разумеется, я хочу думать, что я красива, но у меня нет в этом уверенности и, верно, никогда не будет. Ингрид, например, утверждает, что у меня умные глаза — но никто мне еще не сказал, что у меня красивые глаза… У меня, в общем, чистая, но немного жирная кожа, и, кроме того, чуть расширенные поры. Талия тонкая, но широкие бедра и довольно полные ляжки. Красивая грудь (в маму), но подчас она представляется мне слишком большой. Короче, бывают дни, когда я кажусь себе красивой, иногда даже очень красивой, но бывают и такие дни, когда я ощущаю себя непривлекательной, толстой уродиной… Каково соотношение этих дней? Половина на половину? Возможно. Впрочем, чем задаваться вопросом, уродливы мы или красивы (это всегда только слова), не лучше было бы просто задаться вопросом, способны ли мы влюблять в себя кого-то, а это еще надо установить.
Про себя я это знаю.
Знаю, что я — скажу без лишней скромности — способна влюблять в себя.
Ведь если интеллигентный сорокалетний мужчина ночью два часа стоит под окном вашего гостиничного номера, что это, как не любовь?
4
Чищу зубы своей любимой ментоловой пастой, одеваюсь, с нетерпением жду, когда Рикки уберется из дома, и спешу позвонить парикмахерше Сандре. Она примет меня! Ура!
И тут же звоню стоматологу.
— Значит, вы хотели бы сделать это уже сегодня? Но сегодня пятница… — напевно говорит похотливый дантист. — Это в самом деле так неотложно?
Лихорадочно придумываю какой-нибудь достоверный предлог.
— Это вопрос жизни и смерти.
— Замена амальгамовой пломбы белой? — смеется дантист. — Ну что ж, в таком случае приходите, зайчонок. В три. Я взгляну на это.
5
У меня еще два часа. Вновь обнаруживаю, что не умею быть одна: когда я в квартире одна, мне кажется, что кто-то следит за мной. Что какой-то незнакомец определяет, как я справляюсь со своим одиночеством.
Для Ингрид, у которой уже собственная квартира, одиночество не помеха, чему я искренне завидую. Ингрид, между прочим, единственная женщина, обнаженность которой я выношу рядом с собой. Я могу принимать с ней душ, мне не мешает запах ее пота — я привыкла к нему уже с физкультурного зала школы. Если она иногда остается у нас ночевать, перед сном мы прижимаемся друг к другу. Ингрид, бывает, дурачится и делает всякие движения, которые, вероятно, считает лесбийскими, к примеру, обнимает меня за бедра, подрагивает высунутым языком и все в таком духе. При этом она закрывает глаза, и лицо ее принимает такое идиотское выражение, которое всегда напрочь сражает меня. Я прыскаю со смеху, и она вторит мне.
