Вот моя старшая сестра Коринна — она-то точно открывает глаза как следует.
Мы спим втроем в одной комнате. То есть это не совсем одна комната. Она разделена перегородкой, не доходящей до потолка. По одну сторону перегородки спит Коринна. По другую — мы с Жоржеттой: я внизу, она наверху.
Свет брызжет с потолка, с его середины. Из люстры. Эта люстра всегда напоминала мне какое-то чахлое растение с четырьмя увядающими цветками. Два цветка по 60 ватт освещают половину Коринны. Два других — нашу.
У Коринны 120 ватт для нее одной, и в половине комнаты она одна, а нас двое. Так и должно быть: Коринна ведь «старшая».
Когда старшая сестра на своей половине, ее видно, только если она стоит. А так — не видно, зато отлично слышно все, что она там делает!
Настоящая Берлинская стена без нейтральной полосы.
Что ни говори, трудно пересечь границу, если живешь по другую сторону стены.
— Девочки! Пора вставать!
Это раздается мамин голос.
Мы — три девочки. Когда нас строят в ряд, первой стоит Коринна, Сибилла — второй и последней — Жоржетта. Коринне двенадцать лет, она черненькая. Жоржетте восемь, и она тоже черненькая.
А я посередке. Меня зовут Сибилла. Мне десять лет. Я беленькая. Я должна была быть сыночком. Сыночек так и не родился. Не повезло мальчишке. Вместо него родилась я.
Когда мама зовет нас, она говорит «девочки». А иногда — «Кориннасибиллажоржетта», одно длинное имя на всех троих. Когда мама поднимает шум в дверях, это значит, надо «пошевеливаться».
Сетка над моей головой колышется: Жоржетта заерзала.
— Кончай! Сейчас свалишься на меня!
Жоржетта в ответ раскачивает сетку еще сильней. Лучше встать, пока она и вправду не рухнула мне на голову. Жоржетта лежит на спине, раскинув ноги. Похоже на старую картину. Так рисовали мужчин, которые много выпили и объелись: большой живот, руки раскинуты, ноги свисают.
Каждое утро она выглядит еще более уставшей, чем вечером, когда ложилась. Я уже встаю, а она еле голову поворачивает.
Сейчас Жоржетта хихикает: хи-хи-хи.
Это она над моими волосами — вечно они путаются, когда я сплю, так, что не расчесать.
В школе меня хотели остричь, мол, в волосах полно гнид. Я не далась. Вшей истребили, но гниды… С ними справиться труднее. А мне плевать на гнид. Не хочу, чтобы мне обрили голову. Мама все удивлялась: она ведь считает меня неудавшимся мальчиком. А волосы у меня длинные. Ну и пусть я неудавшийся мальчик мне так нравится, и все тут.
Одна беда: мама непременно хочет каждое утро заплетать мне две косы. Говорила я ей, что с косами у меня дурацкий вид. Она и слушать не стала. Самой-то не носить две фиговины на голове.
— А почему ты себе косы никогда не заплетаешь? — спросила я ее.
— Потому что я уже взрослая, — ответила она.
Ничего себе… Я отпала.
Так я поняла, что, пока ты маленькая, у тебя нет никаких прав. Я спросила:
— А я когда стану взрослой и смогу ходить с нормальной головой?
— Будешь совершеннолетней — делай что хочешь.
Еще восемь лет. Когда я вырасту, буду выглядеть, как мне нравится.
Терпеть не могу свой халат, который надо надевать поверх пижамы. Голубой, стеганый. Точь-в-точь мамино одеяло.
А надевать все равно приходится — на кухне холодно. Тапочки я тоже не люблю — я стоптала задники, и они шаркают, а пол плиточный.
Я уже встала, а сестры еще в кровати.
В пижаме, халате и тапочках я иду на кухню.
— Бррр! — ворчу себе под нос. — Холодно!
На кухню влетает мамин веник. Мама следом. Веник останавливается, мама тоже.
— Естественно, у вас-то в комнате как в бане, — отвечает она мне, а сама ничуточки не замерзла, хоть и вышла из чулана, который вообще не отапливается. — Выброшенные деньги.
Наша квартира маленькая, скромная, но очень-очень чистая. Мама зарабатывает не очень много денег, но терпеть не может «грязищи».
— Чистота денег не стоит, — часто говорит она нам.
В кухне стоит кухонный стол, коричневый, такие же стулья и белый буфет. Больше всего места занимают холодильник и газовая плита. А на буфете — вон, красуется — самый главный в доме предмет — будильник. Красные кварцевые цифры показывают время. Будильник у нас — член семьи. Это он велит нам кончать есть. Он велит кончать бездельничать. Он велит идти умываться. Распорядок дня нам диктует будильник.
Мама уже умыта, одета и вертится как белка в колесе. Она не любит терять время зря. Одна с тремя дочками. Дом и семья — на ней. Ни секундочки свободной.
С утра пораньше она готовит для нас обед: бифштексы с горчицей.
Меня сейчас стошнит от этого запаха. Я зажимаю двумя пальцами нос. Так, с зажатым носом, и добираюсь до маминой щеки и быстро чмокаю ее.
На столе стоят три разные кружки, хлебница, чай в пакетиках — все, что нужно для завтрака.
Будильник показывает 7:15.
Я наливаю в кастрюльку воды. Такое простое дело, а бывает сложным. Кастрюльку я несу одной рукой. Одной рукой открываю кран. Одной рукой подставляю под него кастрюльку. Кастрюлька наполняется. Одной рукой я ставлю ее на плиту рядом с бифштексами. Зажигаю под кастрюлькой огонь. Другая рука занята: я зажимаю нос.
Стою над кастрюлькой, жду, когда вскипит вода для чая. Мне десять лет, и я не пью молока — у меня от него болит живот.
А мама все хлопочет. Не выпуская веника, убирает баночку с горчицей: на бифштексах ее уже достаточно. Идет к раковине. Там стоит голубой пластмассовый тазик, полный грязной посуды. Мама движется в отлаженном ритме. Эти движения она повторяет много лет, всегда в одном и том же порядке. Вода течет на посуду, поднимается пена. Мама выключает воду, оборачивается:
— Ох, эти твои волосы, в них уже колтуны. Будь добра, расчеши их сегодня щеткой хорошенько.
Она гасит огонь под мясом и накрывает сковородку крышкой.
Никто и не сомневался, что она сделает мне замечание: к чему-нибудь да придерется.
Я пожимаю плечами.
В дверях появляется Жоржетта — идет с полузакрытыми глазами. Когда-нибудь она навернется о косяк с этими ее жмурками. То-то я посмеюсь! Не пойму, почему это все ищут в нас какое-то «семейное сходство». Я худая и шустрая, а она… она толстая и сонная.
Почему мы всегда садимся на одни и те же места? Жоржетта вслепую плюхается на свой стул.
— Как твои ноги, лучше?
У нее раздражение на ногах с внутренней стороны, потому что они трутся друг о друга, когда она ходит…
— После душа намажу тебя кремом.
Жоржетта пожимает плечами.
