Если не ошибаюсь, его заказал одному известному профессору архитектуры, которому город обязан появлением других подобных уродов, Моисей Финци-Контини, прадед Альберто и Миколь со стороны отца, умерший в 1863 году вскоре после присоединения Папской области к Итальянскому королевству и, следовательно, после полного упразднения гетто в Ферраре. Он был крупным землевладельцем, «реформатором сельского хозяйства Феррары», как сказано на памятной доске, которую община поместила на третьей площадке лестницы синагоги на улице Мадзини, чтобы увековечить заслуги этого «итальянца и еврея». Однако нельзя сказать, что он обладал утонченным художественным вкусом. Приняв решение построить склеп для себя и своих близких, он так и сделал. Время было прекрасное, наступило процветание. Все располагало к надеждам, к свободным порывам. Он впал в эйфорию, поскольку наконец стал свидетелем гражданского равенства, того самого, которое во времена Цизальпийской Республики позволило ему приобрести первую тысячу гектаров плодородной земли. Это и объясняет, каким образом суровый патриарх позволил себе не считаться с расходами в столь торжественный момент. Очень вероятно, что достойному профессору дали карт-бланш. А он, в свою очередь, совсем потерял голову при виде всего того мрамора, который оказался у него в распоряжении: чистейшего каррарского, красного веронского, серого с черными прожилками, желтого, голубого, зеленоватого.
И тогда из всего этого получилась чудовищная смесь: там переплетались архитектурные детали мавзолея Теодориха в Равенне, египетских храмов Луксора, римского барокко и даже — об этом напоминали тяжелые колонны перистиля[1]— архаической Греции Кносса. Но так уж получилось. Постепенно, год за годом, время, которое все всегда устраивает по-своему, само привело в соответствие это неправдоподобное смешение разнородных стилей. Моисей Финци-Контини «скромный образец неутомимого труженика», как написано на надгробии, скончался в 1863 году. Его жена Аллегрина Камайоли, «ангел-хранитель домашнего очага», — в 1875. В 1877 умер еще молодым их единственный сын инженер Менотти, а через двадцать лет — и его супруга Жозетт, урожденная баронесса Артом, принадлежавшая к ветви Тревизо. После чего работы по содержанию склепа, который в 1914 году принял только еще одного члена семьи, шестилетнего Гвидо, ограничивались тем, что и нем наводили чистоту и порядок и делали по мере необходимости мелкий ремонт, поскольку надо было постоянно бороться с буйной растительностью, упорно его осаждавшей. И все же темная, почти металлического оттенка трава, папоротники, крапива, чертополох, маки постепенно наступали и отвоевывали все новые и новые позиции. Так что когда в 1924 или в 1925 году, почти через шестьдесят лет после его постройки, мне, совсем еще ребенку, показали в первый раз этот склеп семьи Финци-Контини («Настоящий кошмар», — всякий раз говорила мама, ведя меня за руку), он был почти таким же, как и сейчас, как будто время утратило к нему всякий интерес. Он стоял наполовину скрытый в диких зарослях. Его стены, когда-то блиставшие разноцветным мрамором, сейчас потускнели от толстого слоя пыли, а кровля и ступеньки сильно разрушились от жары и холода. Уже тогда он, казалось, превратился во что-то роскошное и восхитительное, как обычно случается с любой вещью, которая долгое время остается невостребованной.
Кто знает, как и почему рождается тяга к одиночеству? Однако факт остается фактом: то же самое уединение, та же обособленность, в которую Финци-Контини поместили своих усопших, окружала и другой их дом, дом в конце проспекта Эрколе I д'Эсте. Эта улица Феррары, ставшая бессмертной благодаря произведениям Джозуэ Кардуччи и Габриэле Д'Аннунцио, так хорошо известна ценителям искусства и поэзии по всем мире, что описание ее здесь совершенно излишне. Она находится, как известно, прямо в сердце той северной части города, которая появилась и эпоху Возрождения рядом с тесным средневековым кварталом, поэтому ее еще называют Эрколиевой застройкой. Проспект этот, широкий, прямой, как меч, соединяет замок и стены Ангелов; по обеим его сторонам, по всей длине возвышаются темные стены благородных жилищ, вдали его продолжает череда красных кирпичных крыш, зелень растительности и голубое небо, так что кажется, будто он тянется в бесконечность. Проспект Эрколе I д'Эсте настолько красив, привлекает такое множество туристов, что даже социал-коммунистическая администрация Феррары, управлявшая городом в течение пятнадцати лет, понимала, что его нельзя трогать, что его нужно любой ценой спасать от любых попыток застройки или развития коммерческой деятельности, в общем, что необходимо сохранить его первозданный аристократический облик.
Улица эта знаменита. Более того, она остается неизменной в течение нескольких столетий.
И все же что касается собственно дома Финци-Контини, то и сегодня к нему можно подойти с проспекта Эрколе I, хотя, чтобы добраться до него, нужно пройти полкилометра по пустырю, кое-где поросшему травой. До сих пор дом этот включает в себя остатки исторического здания шестнадцатого века, которое служило когда-то летней резиденцией, домиком для отдыха герцогов Эсте и было приобретено все тем же Моисеем в 1850 году. Потом наследники много раз переделывали и перестраивали его, постепенно превратив в нечто вроде неоготического замка в английском вкусе. И все-таки, несмотря на все эти интересные детали, кто о нем, спрашивается, помнит? Путеводитель Туристического клуба о нем и не упоминает, и это объясняет отсутствие интереса со стороны проезжих туристов. Но и в самой Ферраре даже те немногие евреи, которые теперь входят в немногочисленную общину, кажется, совершенно забыли о нем.
Путеводитель о нем не упоминает, это, несомненно, плохо. Однако будем объективны: сад, или, точнее, огромный парк, который окружал дом Финци-Контини до войны и тянулся на добрых десять гектаров, ограниченный с одной стороны стеной Ангелов, а с другой — стеной у ворот Святого Бенедикта, парк, представлявший сам по себе большую редкость, бывший чем-то исключительным (путеводители начала века никогда не забывали упомянуть о нем, приводя любопытные светские подробности и лирические описания), парк этот больше не существует. Все деревья с мощными стволами, все эти липы, вязы, ясени, тополя, платаны, каштаны, сосны, ели, лиственницы, ливанские кедры, кипарисы, дубы, падубы, даже пальмы и эвкалипты, сотни деревьев, посаженных при Жозетт Артом, в последние два года войны были срублены на дрова. Именно поэтому участок постепенно приобретает свой первоначальный вид, тот, который он имел когда-то, когда Моисей Финци-Контини приобрел его у маркизов Авольи: он превращается в один из множества огородов, существующих внутри городских стен.
Остается сам дом. Однако большой дом, сильно поврежденный бомбежкой в 1944 году, сейчас занимают полсотни семей беженцев, принадлежащих к тому же люмпен-пролетариату, что и обитатели римских предместий, которые наводнили окрестности Палацционе на улице Мортара: это люди ожесточившиеся, дикие, безжалостные (я случайно узнал, что недавно они забросали камнями инспектора санитарного управления, который приехал на велосипеде, чтобы осмотреть здание). Для того чтобы пресечь любые попытки проникновения в дом со стороны инспекции по охране памятников Эмилии-Романьи, они осуществили прекрасную идею: соскребли со стен последние остатки древних росписей.
