Постепенно Алена привыкла воспринимать Анну как свою сменщицу. Делить им было нечего. Обе занимались воспитанием ребенка и уходом за ним. Алена скоро полюбила девочку.
Духовной близости у Ивана не было ни с Аленой, ни с женой. Может быть, с Аленой он чуть больше откровенничал о своей личной жизни, особенно когда в хорошем расположении духа позволял себе выпить немного коньяка.
В такие вечера Иван удостаивал Алену дружескими беседами. Впрочем, эти беседы скорее были монологами Ивана. Они были моментами истины, и Алена, не до конца понимая высокий слог хозяина, боялась прервать глупым вопросом красивую речь. Впрочем, в основном ей было все понятно.
3. Бабуля
Иван жил с бабушкой Анной Федоровной с восьми лет. О том, что он больше никогда не увидит маму и папу, Иван узнал от бабушки, когда ему исполнилось одиннадцать. Анна Федоровна была сильной, энергичной и очень независимой женщиной. Однако даже у нее не хватило духа сообщить маленькому Ванечке, что мама и папа погибли в ужасной автокатастрофе по пути из Суздаля в Москву после получения почетной премии фестиваля искусств «Достояние». Они очень торопились, потому что Ванюше на следующий день должно было исполниться восемь лет. Анна Федоровна мужественно пережила похороны дочери и зятя, объяснив внуку, что мама и папа срочно уехали на гастроли в Америку, и у них даже не было времени собрать самые необходимые вещи.
– Они будут часто писать тебе, родненький. Нам есть чем заниматься. Время пройдет быстро, мы с тобой выучим английский язык, чтобы порадовать маму, когда она вернется. – У бабули почему-то задрожал голос.
– Ты что, ба, разболелась? Почему у тебя голос дрожит? – Иван внимательно смотрел на бабушку взрослыми синими глазами.
– Нет, нет, я просто соскучилась. Ты же знаешь, твоя мама – это моя дочка. Я не привыкла, чтобы она так надолго уезжала. – Анна Федоровна взяла себя в руки, – еще мы с тобой займемся спортом. Папы тоже долго не будет, нам нужен мужчина, который сможет носить тяжелые сумки и дать отпор хулиганам в случае чего. Правда? – Анна Федоровна крепко прижала Ивана к себе.
– Давай, конечно! Английский – не очень хорошая идея, а спорт – мне нравится. Я видел в кино, как мальчик избил сразу трех огромных бандитов. – Ваня немного подумал. – Ну ладно, на английский я тоже согласен.
Ваня задумался еще на полминуты, терзаясь сомнениями. Но детская непосредственность взяла свое:
– Бабуль, а подарки? Они ведь оставили мне подарки?
Бабушка отвернулась, чтобы Иван не заметил, как слезы полились из ее глаз на щеки и закапали на платье.
Анна Федоровна действительно загрузила малыша. Они записались на самбо, плавание и взяли преподавателя по английскому языку. Ивану было некогда тосковать, он с удовольствием читал письма из Америки от мамы и папы, рассматривал подарки, но никогда сам не заводил разговоров о родителях. Анна Федоровна сочла, что это к лучшему. Придет время – все само собой устроится, рассуждала она. Ваня очень возмужал за полгода, которые занимался борьбой, повзрослел не только внешне – внутри у него появился железный стержень. Он панически боялся, что с бабушкой случится что-то плохое, и оберегал ее, как только мог.
В день одиннадцатилетия, когда Иван уже стал богатырем – он был на голову выше всех мальчишек в классе и действительно оказался правой рукой Анны Федоровны, – бабуля по традиции извлекла из конверта сложенный вчетверо листок с мелко написанным текстом.
– Не нужно, ба. Я уже взрослый. Я давно все знаю, – все те же пристальные синие глаза с невероятной болью, любовью и пониманием смотрели на Анну Федоровну.
Бабушка почувствовала себя маленькой. Она заплакала, как не плакала никогда до сих пор.
– Не плачь, ба. Я знаю – так бывает. – Иван прижал бабушку к себе.
Уже потом он рассказал, что директор школы еще в прошлом году вызвал его к себе за то, что Иван слишком часто применял приобретенные навыки борьбы в потасовках с мальчишками. Иван никогда не нападал первым. Чаще всего Иван одним движением укладывал задиру на лопатки, а в этот раз забияку пришлось везти в травмпункт и накладывать гипс. Конечно, Ивана Гурьева вызвал директор школы в свой огромный страшный кабинет.
Директор – усталый лысоватый дядька с красным лицом – сурово рассматривал Ивана, а затем медленно и четко произнес:
– Ты ведь понимаешь, Гурьев, что не имеешь права превышать правила необходимой самообороны. – Он замолчал, и дальше, медленно, как будто по одной букве роняя слова, продолжил: – То, что у тебя нет родителей – слабое извинение.
– Я и не думал, что это – извинение, – ответил Иван, хорохорясь. – Они скоро приедут.
Директор удивленно поднял бровь:
– Кто скоро приедет?
– Родители! Мама и папа! – Иван состроил гримасу, как будто это он был директором, а перед ним стоял тупой ученик.
– Подожди, Гурьев… Они же погибли! – директор смутился. – Вернее… я не знал. Извини, Гурьев.
Иван медленно развернулся и направился к выходу.
– Иван! – окликнул его директор.
Иван приостановился. Он надеялся до последнего момента, что все полученные только что ответы на его вопросы могут быть другими, не такими жестокими. Он с надеждой посмотрел на директора.
– Извини, Иван.
Иван быстро вышел на крыльцо и начал глубоко дышать – так учили на дыхательной разминке перед боем. Проклятые детские слезы рвали нутро. Ему нельзя плакать, он – мужчина, он один в семье, он должен беречь бабулю. Он не может показать ей, что все знает. Ее сердце разорвется на кусочки. Теперь он знает, что дело не в том, что у них нет телефонов, не в том, что они его больше не любят, не в том, что они предали его и завели себе других детей… Иван побежал. Он бежал быстро, быстрее ветра, быстрее снега, быстрее самых быстрых лошадей… Сердце стучало, как пулемет, а, может, как аппарат азбуки Морзе, выдавая только одну мысль: просто их больше нет… просто их больше нет, просто их…
