Машину вела Лора. Лицо у нее было равнодушное. Рывок переключения передач, резкий поворот руля. В окне мелькали обшарпанные стены домов. Через двадцать минут их «москвич» стоял в пустом и тесном дворе.
Куртки они побросали в багажник. Гребень щелкнул зажигалкой. Дальше они ехали уже в другой машине. Еще через час, все вчетвером, они сидели на скамейке в скверике на другом конце города и прикуривали одну сигарету от другой.
Говорить не хотелось. Вам бы хотелось?
– Пивка бы сейчас.
Голос у него был усталый. Даниил курил и иногда смотрел на коричневую грязь у себя под ногтями... так себе... просто странного цвета грязь.
– Не нахлобучивайся, Писатель.
Даниил запрокинул голову. Взглянул на пустые, серые и скучные небеса.
– Не переживай. С каждым бывает. Со мной тоже.
Даниил молчал.
– Деньги у нас... Может быть, теперь все получится... Как сказать-то? Типа того, что дело того стоило.
И тогда Даниил поднялся со скамейки, отошел чуть в сторону, и его начало рвать прямо на пожухлую осеннюю траву.
За год до этого. Весна-осень
«Всякий раз, когда я надеваю маску-пассамонтану, я ощущаю жар пролетарского сообщества. Результат меня не волнует, возможный риск не тревожит.
Всякий акт разрушения и саботажа отзывается во мне как голос классовой общности. Я ощущаю лихорадочное возбуждение, как если бы ожидал встречи с любовницей!»
Это слова идеолога левого радикализма Тони Негри.
Неизвестно, испытывал ли такое «лихорадочное возбуждение» один из боевиков «Красных бригад», профессор литературы Энрико Фенци, когда принимал участие в нападении на банкира Карло Кастеллано.
Фенци страстно желал всадить в него несколько пуль, и именно из-за этого акцию пришлось несколько раз переносить: Энрико постоянно простужался, температурил и не мог выйти из дому.
Когда налет все-таки состоялся, профессор прострелил Кастеллано коленные чашечки («Пусть хромает так же, как эта буржуазная власть!»), и тот потом долго лечился в Советском Союзе, в клинике Елизарова.
Банкиру не помогло ничто, он на всю жизнь остался калекой. А профессор на следующий после покушения день с азартом рассказывал студентам о гомосексуальных мотивах в поэзии Пьера Паоло Пазолини...
С этого все и началось. Мазефака! С этих нескольких абзацев его собственной книги. Он помнил каждое слово на той странице.
Свою первую в жизни книгу Даниил писал быстро и легко. По три больших главы в неделю. Почти без черновиков.
Это было самое начало лета, которое в том году выдалось ранним и жарким. На Марсовом поле отцветала сирень. Каждое утро он просыпался от слепящего сквозь окно солнца, чувствовал запах плавящегося асфальта, целовал золотые волосы Полины...
Потом она уходила на работу. Он залезал в душ, включал радио, садился за компьютер и выпивал несколько чашек горячего кофе. Очень пахучего. А затем несколько часов не отрываясь писал.
Так хорошо ему не было еще никогда.
Сперва Даниилу казалось, что пишет он научное исследование. Абсолютно серьезное – со ссылками на источники и библиографией на четырех языках. Немного странно выглядела тема («Левый терроризм 1970-х годов. История и современность»), но это была уже головная боль рецензента.
А получилось, что написал он чисто бестселлер. Палп-фикшн с красными, словно туфли у шлюх, знаменами... с кучей динамита, наркотиков и кровавых преступлений.
Тираж разошелся за пять недель. Взмокший издатель оборвал телефон, зазывая Даниила продлить контракт.
На такой поворот Даниил не рассчитывал. Кому, думал он, могут быть интересны все эти итальянские «Красные бригады», немецкие «R.A.F.», французские «Аксьон директ» и прочая публика, давно обосновавшаяся на тюремных нарах половины стран Европы?
Но раз так вышло, отказываться от увеличившегося почти в четыре раза гонорара не стал. После допечатки первого тиража денег ему выплатили столько, что хватило почти на три месяца. Плюс осталось немного, чтобы покатать Полину на белом пароходике по Средиземному морю.
Полина... Девушка, лучше которой никогда не будет в его жизни.
Впрочем, ладно.
Собирая материалы для книги, он беседовал с людьми... с разными людьми. В том числе с такими, с кем мало кому до него удавалось побеседовать. Чем собеседники занимаются сегодня, его не интересовало. Ему была важна психология человека, берущего в руки пакет с динамитом.
Как житель скучных мегаполисов конца XX века, спрашивал он, может сознательно поставить себя вне общества? Что движет парнями, которые с головой окунаются в кровь и грязь классовой войны?
И ладно бы хотелось парням денег... или, например, славы... это было бы понятно. Так нет – взорвав пару вокзалов и ограбив несколько банков, гибнут боевики безвестными и в нищете. И ради чего? Ради фраз, относиться к которым серьезно Даниил, как ни старался, не мог.
Схема была проста. Он звонил, представлялся, просил о встрече, объяснял зачем. Функционеры чумазых партий и крошечных политических движений передавали друг другу слухи о парне, пишущем книгу про радикалов. Через некоторое время звонить стали уже ему.
Таких партий в городе имелось больше дюжины. В каждой обязательно находился хоть один желающий попасть на страницы книги о суровых воинах революции. Даниил никому не отказывал, встречался со всеми, с кем было можно.
Писалось ему легко. Он боялся отвлечься, не задумывался над тем, во что это выльется. Вылилось в то, что через пару недель после запуска дополнительного тиража ему позвонили.
Дело было в конце июля.
Звонок раздался рано. Что-то около одиннадцати утра. Предварительно уточнив, он ли тот самый писатель Даниил Сорокин, автор той самой знаменитой книги о террористах, мелодичный женский голос поинтересовался, не желает ли уважаемый писатель встретиться со специалистами из организации, ведающей у нас в стране антитеррористической деятельностью?
Накануне вечером они с Полиной ходили в недавно обнаруженный ими ирландский кабачок. Очень симпатичный. Слушали «Cranberries», пили «Гиннес», пахнущий черным кофе... часам к двум ночи перешли с пива на виски.
Теперь он стоял босиком и в одних трусах на кухне, прижимал ко лбу прохладный стакан с водой и не мог понять, чего от него хотят. Зато когда понял, даже обрадовался.
Встретиться Даниил, разумеется, согласился. На следующее утро он отправился в громадное серое здание на Литейном. Разговор получился не совсем таким, как он его представлял... совсем не таким.
Мужчина, сидевший в большом и хорошо обставленном кабинете с видом на Захарьевскую, улыбался во всю ширину мужественного рта и говорил негромким, хорошо поставленным голосом.
