— Капитан, кому вы сдались в плен?
— Республиканской армии.
— Когда?
— Сегодня ночью, господин полковник.
Полковник обернулся и посмотрел на солдат, словно пытался удостовериться, уж не почудилось ли ему то, что он сейчас услышал. Солдаты и бровью не повели. В армии необычные ситуации принято разрешать какой-либо командой.
Полковник сухо приказал предъявить удостоверение личности. В полном недоумении пристально изучил скудные записи в поисках вразумительного ответа. Единственное, что удалось выяснить, — имя, воинское звание и весьма скромный послужной список. Полковник неторопливо убрал документы в нагрудный карман и более с изумлением, нежели с яростью, переспросил:
— Так вы действительно сдались в плен сегодня ночью?
— Так точно, господин полковник, сегодня ночью!
— Знаешь, мало того, что ты предатель, ты еще и придурок! Пойдешь под трибунал.
Дверь снова с грохотом захлопнулась, и пленники опять оказались заключенными все в той же камере. Капрал уткнулся взглядом в пол, не в силах поднять глаза. Он так и остался в камере, но вот же оно было совсем рядом, его спасение!
Глубокая тишина нависла над пленниками. Но не надолго. Вскоре в подвал стали прибывать новые постояльцы — непрерывно, словно вода лесного ручейка.
Капитан Алегриа числился в списке безвозвратных потерь живой силы. Между тем подвал под ставкой главного командования заполнялся, все новые и новые постояльцы обживали тюрьму. Однажды среди вновь прибывших опознал он того самого попутчика, что ехал с ним на грузовичке от Деесаде-ла-Вильи до госпиталя, того, раненного в плечо. Рана перебинтована, рука безвольно висела вдоль тела, что-то в болезненных гримасах показалось капитану знакомым. Он придвинулся к человеку, который старался держаться в полумраке. Почувствовал какую-то едва ощутимую радость при мысли, что удалось встретить знакомого. Склонился к нему и не нашел ничего умнее, чем спросить, не больно ли тому. Конечно, трудно было придумать что-то более бессмысленное, отчего почувствовал, как заливает его густой волной жгучий стыд, словно он малолетний придурок; иначе и быть не могло: плечо изрядно задето, а рана просто обязана болеть.
— Могу чем-то помочь тебе?
— Сука! Предатель!
Слова, ненароком брошенные, все расставили по местам и должны были принести, хоть на мгновение, облегчение раненому и подобие удовлетворения. По словам раненого — слава богу, он выжил, хотя в тот же самый день ему ампутировали руку и он был приговорен к смертной казни: капитан пробормотал «спасибо», отвернулся и отправился на поиски свободного места. В конце концов случилось то, к чему Алегриа так долго стремился: теперь он обрел своего собственного настоящего врага.
Очередная волна заключенных наводнила подвал, заполнила его новыми ужасами и страхами, смирением и полной покорностью. Когда по прошествии трех суток дышать стало совсем нечем, командование приступило к перемещению заключенных. Мы не знаем точно, сколько времени потребовалось капитану Алегриа для того, чтобы завершить свой путь от подвала до стенки перед расстрельной командой.
Несомненными остаются только скудные записи, написанные надзирателями, и короткие письма капитана. Это единственные надежные свидетельства. Алегриа мог бы поведать об этом подробно. У него было и время, и возможность рассказать все. Но он предпочел хранить полное молчание. Так он платил по счетам ростовщикам войны.
Нам стало известно, что его отвезли в один из ангаров аэродрома Барахас. Там армия победителей и их правосудие в лице доблестных воинов разместились, чтобы одним махом придать суду военного трибунала всех проигравших и приговорить их к смертной казни.
Пока капитан Алегриа вместе с другими участниками процесса дожидался решения своей участи, никто из бойцов-республиканцев не общался с ним. В одном из писем, отправленных Инес, своей невесте (но непонятным причинам письмо достигло адресата лишь три месяца спустя), капитан иносказательно описывает свое положение, сравнивая себя с «монадой Лейбница»[4]. С ним не поддерживали разговора, не доверяли ему, как не доверяют врагу. Отходили в сторону, нимало не заботясь о том, что оставляют его в полном одиночестве, и о том, что он о них подумает. Именно в эти дни жизнь стала бросать капитана Алегриа с такой головокружительной страстью в сумрачную бездну неосознанных ощущений, враждебного, холодного одиночества, безотчетных страхов. Но он не осмеливался даже и молиться. Боялся, что Господь обрушит на него весь свой праведный гнев.
Алегриа пробыл, предположительно между четвертым и восьмым апреля, в одном из безликих ангаров аэродрома Барахас. Он, иссохшийся и одряхлевший, словно старый мех для вина, совсем обессилел, теряя человеческие черты с очередным приступом тошноты, с каждым приступом озноба и непонятной дрожи во всем теле, с очередным обмороком, с каждым новым голодным спазмом; терял понятие об аккуратности и чистоплотности. Однажды фалангисты построили заключенных по стойке «смирно». Потом, осыпая оскорблениями, пинками и тумаками, сорвали со всех знаки различия, порвали документы, отобрали у каждого все личные вещи. Полковник Лусон (о нем вообще не сохранилось никаких данных), отказавшись сорвать свои звезды, честно заработанные мужеством и кровью на поле битвы, получил пулю в живот. Выстрел разом уничтожил и звание, и звезды, и саму жизнь. «Убит при попытке к бегству». — скупая строка в графе «Причина смерти».
Наконец восьмого апреля случилось то, чего капитан Алегриа ожидал с нетерпением. Поздним утром, в час, когда свет преображал бесцветный ангар в некое подобие старой исповедальни, где молятся вполголоса, в невероятной, почти нереальной тишине прозвучали первые имена.
Перед нами свидетельство, самое правдивое из предъявленного в нашей истории. Документ, благодаря которому рассказ обретает правдоподобие. Дабы никто не смог нас упрекнуть в излишней свободе повествования, приводим полный текст обвинительного заключения суда в отношении Карлоса Алегриа, который по решению трибунала был приговорен к смертной казни через расстрел за предательство и измену родине.
Возьмем на себя смелость опустить первую часть этого судебного акта, где подробно рассматривалось обоснование использования Кодекса о военных преступлениях в условиях военного времени; там же приводился послужной список капитана Алегриа, перечислялись причины, по которым последний, окончательно деградировав, дезертировал из вооруженных сил, на основании чего признан предателем.
В силу ряда соображений, о которых, впрочем, ни слова не сказано в сем документе, но на основании весьма весомых аргументов, что логически вытекает из имеющихся сведений, были отданы и соответствующие распоряжения. Ниже приводим сам документ:
«На вопрос, какого числа было принято решение перейти линию фронта и сдаться в плен врагам Доблестных Национальных Вооруженных Сил, ответил: в ночь на первое апреля текущего года, года Победы.
