Я шел рядом с ней, а Лоуренс — позади. В пустом здании наши шаги отдавались гулким, солидным эхом. Оба пациента лежали в первой палате — единственной, которая действительно функционировала. Она находилась совсем рядом с ординаторской и напротив операционной, где мы осматривали пациентов и производили все хирургические вмешательства. Дверь операционной была заперта. Дверь первой палаты не запиралась никогда. Все как в нормальной больнице: два ряда коек, занавески, тусклые лампы дневного света.
Мы сгрудились вокруг койки первого пациента — парня лет двадцати двух, нелегального иммигранта. Из-за близости границы к нам попадало много таких больных. Эти люди преодолевали огромные расстояния пешком, без еды и денег, а затем рисковали жизнью на нейтральной полосе. Парню повезло — он лишь обгорел на солнце, стер ноги и получил сильное обезвоживание. От обезвоживания мы лечили его внутривенными вливаниями. Дела явно шли на лад. С нами пациент не разговаривал — только испуганно таращил глаза.
— Давление сто тридцать на восемьдесят. В котором часу Техого заполнил его карту?
— Понятия не имею.
— Пусть указывает точное время. Минута в минуту. Передайте ему, хорошо? Фрэнк, температура у него что-то высоковата. Но жидкий стул появился. Что скажете?
— На следующее утро попробуем дать ему твердую пищу.
— Я того же мнения. Скажете и об этом Техого, хорошо?
— Конечно.
— Когда, по-вашему, его можно будет выписать?
— Прогресс налицо, — сказал я. — Послезавтра.
Доктор Нгема кивнула. Мы не были друзьями — у нее вообще не было друзей, — но на людях она никогда не забывала поинтересоваться моими мнением. Мы с ней, так сказать, сработались.
Все перешли к койке другого пациента, точнее, пациентки. Эту женщину с острой болью в животе пару дней назад привез ее муж. Аппендикс уже разрывался. Доктор Нгема не мешкая удалила его. Изо всех неотложных состояний мы предпочитали аппендицит: легко распознается и легко лечится средствами, не выходящими за пределы наших технических возможностей.
Большую часть хирургических операций в нашей больнице делала доктор Нгема, хотя рука у нее была далеко не твердая, да и глаз, на мой взгляд, не слишком острый. По некоторым личным причинам я стремился зарекомендовать себя как хирург, но мне доверяли лишь простейшие операции. Я досадовал, но виду не подавал — протест мог бы обойтись мне слишком дорого. За годы, проведенные здесь, я проглотил много обид.
Взять хоть сегодняшнее утро. Я с первого взгляда заметил, что состояние пациентки оставляет желать лучшего: вздутый живот, общая слабость. Но упоминать об этом на обходе не стал — это было бы не к месту и не ко времени. Дело было даже не в том, что доктор Нгема болезненно относилась к критике. Нас обязывали отправлять пациентов с осложнениями в ближайший город, до которого был час езды, — в крупную больницу с хорошим оснащением и квалифицированным персоналом. Но это делалось лишь в крайних случаях — ведь, расписываясь в своем бессилии, мы фактически признавали, что не окупаем даже свой скудный бюджет.
— Давайте последим за ней повнимательнее, — сказал я.
Доктор Нгема, помедлив, кивнула:
— Хорошо.
— Негерметичность культи, — произнес Лоуренс.
Мы оба уставились на него.
— Шов не герметичен, — сказал он. — Глядите. Живот вздут. Боль при пальпации. Запускать нельзя.
Воцарилась тишина, которую нарушало только хриплое дыхание женщины на койке.
— Лоуренс, — сказал я.
Это прозвучало как окрик. Я и впрямь хотел поставить его на место, но по существу вопроса мне было нечего возразить. И я, и доктор Нгема сознавали: правда на его стороне. Замечание Лоуренса было настолько очевидным, что нам стало совестно.
— Да, — сказала доктор Нгема. — Да. Полагаю, нам всем это ясно.
— Какие будут рекомендации? — поспешно обратился я к ней.
— Отвезите ее сегодня же утром, Фрэнк. Я подменю вас на дежурстве. Лучше уж… да. Да-да. Давайте поступим так.
Она говорила спокойным тоном, четко выговаривая слова, но чувствовалось: ей это нелегко дается. Когда она внезапно повернулась на каблуках и зашагала к своему кабинету, я не пошел, как обычно, вровень с ней, а отстал на шаг. Лоуренс, однако, нагнал ее.
— Доктор Нгема, можно вас на минутку? — сказал он. — Я хочу знать, что я должен делать.
— Не понимаю…
— Каковы мои обязанности? — бодро спросил он. — Не терпится приступить, знаете ли.
Она ответила не сразу. Дошла до двери кабинета и только тогда обернулась:
— Поезжайте с Фрэнком, — распорядилась она. — Вам будет полезно.
— Хорошо.
— Да, — сказала она, — Фрэнк очень опытный врач. Вы можете многое перенять… у опытных людей.
На моей памяти доктор Нгема ни с кем еще не говорила таким резким тоном, но он словно бы ничего не заметил. Увязался за мной, как щенок, в кабинет, где за столом сидел Техого и мрачно разглядывал сучки на деревянной столешнице.
— Я отвезу женщину с аппендицитом в ту больницу, — сказал я. — Техого, пожалуйста, указывайте в картах время. Другой пациент, тот, молодой, с завтрашнего дня может есть твердую пищу.
— Хорошо, — откликнулся Техого, не поднимая глаз.
Он произнес это так, словно дал мне свое милостивое соизволение. Вечная кислая мина на его лице никогда не вытеснялась проявлениями других эмоций, в том числе удивления, но даже Техого на миг опешил, когда мой новый сосед ринулся к нему, приветливо протягивая руку:
— Здравствуйте, очень рад познакомиться. Я Лоуренс Уотерс.
Я ушел с головой в рутинные хлопоты. Выехали мы незадолго до полудня. «Скорая» у нас была одна-единственная — ржавый драндулет. Штатный водитель давно уволился. На вызовах за руль садился кто-нибудь из врачей. Мы поставили носилки с женщиной в задний отсек. Я сел за руль, ожидая, что Лоуренс займет переднее сиденье рядом со мной. Но он забрался в кузов вместе с пациенткой и с неусыпным вниманием наклонился к ней, точно хищник над добычей.
— Не заслоняйте ей свет, — сказал я. — Пусть полежит спокойно.
— Простите. Простите.
Он пристыженно перебрался на сиденье. Я вгляделся в его широкое лицо, отраженное в зеркале. Складка между бровей, казалось, никогда не разглаживалась, словно он постоянно ломал голову над каким-то проклятым вопросом.
Я молча включил зажигание и выехал из ворот. Мимо поползли безлюдные городские кварталы, обескураживающие своими просторами. Затем к обочинам по обе стороны подступил буш — мы выехали на дорогу, ведущую к автостраде. В горячем воздухе очертания листьев расплывались, так что лес казался сплошной неприступной стеной. Дорога петляла по предгорьям и невысоким холмам. Среди зарослей всегда было душно и жарко. Здесь мирно сосуществовали две крайности: выжженная трава и изумрудная зелень речных берегов.
