Река, как и зонтик, окрасилась в полупрозрачный зелёный цвет с примесью синего. Мы всё ближе подходили к мосту Ённохаси. По водной поверхности как-то боком медленно двигалась рыбина. Она не плыла, а скорее вымученно передвигалась, словно обваренная кипятком. Видно, жара действует и на рыб, подумалось мне. Иногда рыбий бок почти целиком высовывался из воды; солнце ярко освещало чёрные полосы, рыбий рот, похожий на клюв, судорожно открывался и закрывался. Это была маленькая рыбёшка из семейства окунёвых. Ба, да это морская рыба! А как она сюда попала? Почему плывет вверх по течению?
Когда я показал женщине на рыбину, её персиковые губки скривились.
— Уже близко, совсем рядом. Вот Ённохаси, — ответила она. Между словами «вот» и «Ённохаси» передние зубы ярко блеснули. С трудом оторвав глаза от этого блеска, я увидел перед собой ярко-красный мост. Это и был Ённохаси. Деревянный горбатый мост, настолько красный, что слепил глаза.
— Мы почти у моря, поэтому здесь смешиваются солёная вода и пресная вода. Здесь, в этом месте, море и река заходят друг в друга. Тут странная вода. Её, кажется, называют солоноватой.
Я смотрел на покрытую лёгкой рябью водную поверхность, в которой отражались красные перила моста. Цвет воды был странный — словно в синеву плеснули немного зелени; казалось, будто в этом месте водная масса не движется никуда, причудливым образом сконцентрировавшись вокруг мостовых свай. Ощущение тоже было какое-то странное.
— Тогда она, наверное, вкусная? Вон, сюда заплывают рыбы, которые должны обитать в других водах. Как та небольшая рыбешка. Но выжить здесь могут только особые породы!
Тут Саэко вышла из-под зонтика, который я держал в руке, и пошла вверх по горбатому мосту. Я в нерешительности топтался у моста. Может, на меня так подействовал рассказ о здешней воде? Но если я не перейду через него, разорвется цепь, что я выковал с таким трудом! К тому же меня мучила жажда, я мечтал о глотке холодной воды. Так что я тоже поднялся на горбатый мост. Звуки шагов метались между сваями моста и поверхностью мелкой реки.
Звуки воды
Плоский кусок охлаждённого сыра с длинным названием фромажио-аль-пеперончино, истекая холодным соком, лежал на тарелке из прозрачного стекла, стоявшей на низеньком столике. На этот диковинный сыр с таким длинным названием взирали два высоких стакана со льдом. На краешке столика лежал грейпфрут, своим видом почему-то напоминавший ничего не ведающего симпатичного деда. В комнате стояла такая тишина, что хорошо было слышно позвякивание трущихся друг о друга кусочков льда, и даже дыхание сыра, источавшего влагу. Хотя окно было распахнуто настежь, не доносилось ни шума реки, ни плеска моря — просто стояла мертвая тишина.
Я сидел чинно, выпрямив спину, посасывая кусочек льда, и пытался сравнить сыр и шею женщины. И то, и другое были странно знакомыми и дорогими мне. Шея Саэко была ещё белее, чем молочного цвета шкурка сыра. Под мышками у меня было так мокро, что пот стекал ручейками.
— Сыр делается из натурального овечьего молока и сливок с добавлением перца, кедровых орехов и паприки, — прищурившись, пояснила Саэко.
На поверхности сыра, исходившего «слезой», кроме оранжевых полосок, можно было различить красные пятнышки, похожие на кровоподтеки.
— Наверное, это кусочки жгучего красного перца. Возможно, они покажутся вам островатыми на вкус, — добавила Саэко.
Светло-розовые ноготки Саэко, надавив на поверхность сыра, расплющили несколько белых капелек. Уголки глаз у женщины были очень чётко очерчены и как бы немного вдавлены внутрь, у правого глаза рядом с такой ямочкой была бледная родинка. Веки казались набухшими, ещё сильнее, чем когда мы шли под зонтиком, они были слегка красноватыми. Саэко сменила позу. Циновка слегка скрипнула. В руках женщины появилось нечто напоминавшее замороженную рыбью тушку. Это был большой кухонный нож.
— Я разрежу точно пополам?
В её вопросе мне послышалось другое — «Давай разделим мою вину пополам!»
Синеватый нож, не дожидаясь моего ответа, медленно рассек сверху вниз тепловатый воздух между мной и женщиной.
— Этот сорт я пробую в первый раз. А тебе доводилось? — спросила она.
Я пробормотал, что нет, тоже впервые — и тут же кусок сыра, плоский как человеческий язык, оказался разделённым ровно посередине на две части. Теперь на тарелке лежало два маленьких язычка. Сейчас мы будем есть ворованный сыр. Вдвоем проглотим преступление цвета сыра. Но я всё медлил, словно страшась чего-то. При этом я размышлял о том, насколько причудливы связи между явлениями, людьми и предметами. В самом деле: вот лежит разрезанный на две половинки украденный в супермаркете кусок итальянского сыра; по обе стороны от него, разделённые этим самым сыром, сидят укравшая его женщина и я — свидетель преступления. Что дальше? Слишком глубоко задумавшись, я залпом выпил стакан ледяной воды. Раздалось звяканье трущихся друг о друга льдинок.
Женщина тоже пригубила стакан с водой. Снова раздалось звяканье трущихся друг о друга льдинок. Теперь и у меня и у женщины рты были свежими и прохладными.
Саэко вонзила вилку в свою часть белого язычка. Белый язычок повис в воздухе. Настоящий, розовый язык вытянулся ему навстречу и встретился с ложным, белым.
Белое плотно легло на розовое. Розовое вобрало в себя белое и втянуло внутрь.
— Ой! Какой холодный! Но приятно… Я отрастила ещё один язык!.. Ну а ты — что же?.. — с набитым ртом невнятно пробормотала Саэко. Я едва разобрал её.
Когда она говорила, её отяжелевший, двойной язык тяжело двигался вверх-вниз. Он словно манил меня. Я со смешком положил на язык кусочек краденого.
А затем так же невнятно пробормотал:
— Действительно холодит. Но жжет ужасно! Так щиплет.
— Это вкус пеперончино. Он в самом деле острый. Но овечье молоко такое вкусное! Испей овечьего молока! Из овечьих сосков!
— Они пахнут тухлятиной!
— Ничего не поделаешь: такой сорт.
Овечье молоко тает под нашими языками. Вкрапленные в сырную массу красные зернышки жгучего перца раздражают язык; сладковатое овечье молоко смягчает жжение, однако пропитывает рот тухловатым запахом… Вот так мы дурачились с этим сыром, чинно восседая на циновках. Потом Саэко вдруг спросила:
— А ты видел? Видел, что со мной было?
Рот у неё был набит сыром, так что я даже толком не понял, о чём это она. Но всё-таки, с трудом ворочая тяжелым языком, ответил, мол, да, видел, видел. Только не понял, что это было. Та подробность не воспринималась как одно из звеньев связавшей нас цепи. Ну, вода. А что это было?
— Видел, как ты украла сыр. А потом воду. Лужу воды на полу. Откуда она там взялась?
Саэко повторила слово «вода» как-то немного в нос. При этом так сильно наклонила голову вбок, что я испугался, что её длинная шея сейчас переломится.
— Прошу тебя, не говори никому. Про воду. Никому не говори. Мне стыдно.
