* * *
Когда нужно было устраивать Кати в школу, мать решилась, наплевала на гордость и позвонила свекру-академику, тот сказал, что Кати он внучкой не считает, уповал на то, сколько воды утекло, и пожелал удачи. Текст был настолько лжив и омерзительно гладко продуман, что вкрадывалась мысль ― его произносили не в первый раз, и где-то на дне ящика старинного письменного стола, обитого зеленым сукном, лежала записанная речь для отказа бывшим родственникам.
В семье отца Кати было много скелетов в шкафу и свидетельств о разводах. Однако это не мешало ее членам на мероприятиях и научных пиршествах, не поведя усом, не дрогнув и не разлив бокал, доверху наполненный хванчкарой, заявлять: «Семья Григорьевых славится тем, что в ней не было ни одного развода». Да и Кати в этой семье не было. Иванка новую родит.
Сколько холода и безразличия было в этой минутной телефонной беседе. Нет, мать Кати не надеялась на сочувствие, сострадание или чувство вины, но на человечность... Им же звания давали... Заслуженных, верных.
Прикрываясь заслуженными и верными героями труда, Григорьевы служили самим себе. Не детям. Те пусть сами.
Григорьевы умели аккуратно и уместно кичиться связями и знакомствами, тут им пропуска в Малый театр выписали, там на балет в Большой пригласили как членов АН CCCР. Если нужно было нарядиться ― они доставали из секретера в спальне музыкальную шкатулку с танцующими испанками, в движении похожими на крутящихся дервишей, и поднимали со дна чеки Внешпосылторга, клали в кармашек и под покровом вечера шли в «Березку» на Пятницкой.
Кати поступила в английскую спецшколу. Сама. Без взяток, протекции и валюты. По уму.
И ее взяли. Прописана была в соседнем доме, собеседование прошла, по-английски изъяснялась ― причин для отказов найти не удалось. С этого и началось ее сумбурное и несуразное отрочество. Слезы, отчаяние, обида... Снова сарай с его рубероидом, мечты о деньгах, красивой одежде, пахнущей Западом... Снова слезы, страх... И знание, что однажды она отомстит целому миру в лице безвольных и малодушных папиных дочек. Отомстит за то, чего у нее никогда не было и что, как ей чудилось, у нее беспричинно отняли. Она избрала целью своей жизни ― забрать положенное Богом счастье. Возможно, даже украсть.
Годы летели подобно кадрам киноленты, с жужжанием, вспышками и черными провалами, никто и не заметил, как Кати вдруг стукнуло восемнадцать...
Мечты ДД: приземленные
2003
На Вишняковском шоссе, ответвлении М7, на карте напоминающей вену, часто бывало мрачно и безлюдно. Это мрачное безлюдство началось за много веков до появления на свет Кати ― долгие годы каторжане, гремя кандалами, брели по Владимирскому тракту в далекое далеко, много тут было пролито горьких слез.
Всю свою жизнь Кати мечтала выбраться с М7. Как Левитан. Он тоже провел свои самые сложные годы по соседству. Ходила молва, что его видели, голодного, жалкого, сидящего на краю платформы «Никольское», свесившего босые ноги и жадно глазеющего, как девушки в кружевных митенках обсуждали «Парижские моды для русских читателей». Они прохаживались по платформе в прогулочных платьях, отделанных рюшем и шелковыми бейками, обмахивались веерами с изображением ирисов и маков. Молодые люди с тросточками, в наутюженных чесучовых костюмах и лаковых ботинках раскланивались с соседями по дачам ― вся Салтыковка приходила встречать приезжающих последним девятичасовым поездом гостей. Везли торты, новости и чтиво.
Левитан разглядывал довольных везунчиков и мечтал быть не беднее их, равным им или даже превзойти их всех вовсе. За горькими мечтами он забывал съесть свой кусок хлеба и нелепо натягивал тонкими пальцами рукава рубахи, больше похожие на лохмотья, чтобы прикрыть тощие запястья. Потом, написав свою великую «Владимирку», ушел на запад. В Москву. Прошел через унижения, стыд и дорогу каторжан.
Спустя век в местах, прилегающих к М7, по улицам и закоулкам бродили те же мысли ― да, в жизни, при всем апофеозе внешних изменений, остаются «вечные» ценности, и все хотят одного и того же ― достатка, счастья и временами любви. Боятся быть бедными или нелюбимыми, стыдятся заплаток на одеждах и берегут сервизы из мейсоновского фарфора до лучших времен, а сами пьют из грубых чашек с глубокими трещинами и янтарными разводами на дне.
Кати училась на втором курсе института, название которого походило на все остальные названия таких же шарашкиных контор, где якобы обучали финансам, экономике и бухучету за деньги. Денег у Кати не было. Особенно своих. Мать что-то давала ― когда получалось найти ученика для частных занятий, но так было не всегда ― физика давно уже вышла из моды.
Нет, на метро и салат из перемороженных крабовых палочек в столовой всегда находилось сто бумажных, а вот на нечто большее приходилось копить. Не есть, когда все вокруг аппетитно чавкают, идти пешком, вместо того чтобы доехать на маршрутке, не покупать конфет и глянцевых журналов, закутанных в целлофан, а вместо этого читать Ремарка по второму кругу, уворачиваться от вкусных запахов в магазине, а лучше и вовсе обходить их стороной. И все это, весь этот ад, после английской спецшколы.
В начале июня все в том же Никольском Кати познакомилась с двумя девушками, студентками последнего курса Академии физической культуры. Они снимали комнату в пятиэтажной кирпичной развалюхе возле дивизии Дзержинского. На большее денег не хватало. Ночами подрабатывали в казино на подтанцовках и давно мечтали преподавать. Но, ясное дело, их, молодых и зеленых танцовщиц, никуда не брали.
Однажды, разгуливая по поселку, Кати и ее новые подруги добрели практически до М7, иначе именующейся Горьковским шоссе. За бутылкой пива и девичьими мечтами время летело незаметно, и километры проходились за одно воспоминание о школьной далекой любви. Их самым любимым выражением в те времена было «Парни не плачут» ― они действительно, как бы кто их ни обидел, не позволяли друг другу плакать, мотивируя это банальными словами «А смысл? Что изменится-то от слез?», и в шутку называли себя «стальными телками» и «мужиками в юбках».
Немного утомившись, девушки присели на ступеньки здания старого спортивного комплекса «Сатурн». Он располагался рядом с детским санаторием «Колокольчик» и в восьмидесятые вмещал в себя до пятисот молодых и борзых орущих голов. Потом наступила эра приватизации, и на месте санатория построился коттеджный поселок с одноименным названием «Колокольчик». Глупо, правда?
Спортивный же комплекс, находившийся в заброшенном состоянии, теперь принадлежал автосервису.
Сервисом заведовал Ахмед. Он родился в Турции, но всю жизнь прожил с родителями недалеко от Баку ― в Хырдалане. И в конце восьмидесятых переехал в Москву, а правильнее сказать в Балашиху, которая находилась за первым крупным перекрестком М7 после МКАДа.
«Сатурн» существовал в странном запустении ― в той части, где когда-то располагался теннисный корт, хранились старые машины, в бассейне складировались запчасти, а душевые покрылись плесенью и использовались в промышленных целях. Там поставили фильтры, и порой люди Ахмеда грешили тем, что делали самопальную «минеральную» воду без газа. Этикетки и бутылки заказывали у «братьев» в Косино, а потом сдавали в местные магазины. С тех пор Кати напрочь перестала пить минеральную воду «природного происхождения».
