— Замечательно. — Монах приветливо улыбнулся и протянул бумагу. — Будьте добры, подпишите.
Отец наклонился, взял гусиное перо и поставил резкую, размашистую роспись.
— Благодарю вас. — Монах принял бумагу и тут же посыпал ее мелким песком, чтобы чернила просохли.
— Мы можем идти? — поинтересовался отец.
— Увы, нет, сеньор Амбруаз Беро. — Монах развел руками. — Я вынужден задержать вас по обвинению в пособничестве идолопоклонничеству.
Анжелика тряхнула головой. Она ничего не понимала.
Отец тоже удивился и спросил:
— Кому, вы сказали, я пособничал?
Клерк спрятал бумагу в металлический шкаф, щелкнул ключом и как-то снисходительно проронил:
— Капитан судна — главный обвиняемый. Он разрешил установить языческий образ на шхуне, значит, виновен в идолопоклонничестве непосредственно. Вы же знали об этом вопиющем факте уже три года и не сообщили церковным инстанциям, следовательно, виновны косвенно. Поэтому и обвинение вам предъявлено иное, лишь в пособничестве.
Отец побагровел и схватился за сердце.
— Я — подданный его величества короля Франции Людовика…
Но испанец оборвал его решительным, не терпящим возражений жестом.
— Вера в Иисуса не знает границ! — с болью в голосе произнес он.
Отец на мгновение ушел в себя, потом повернулся к Анжелике и проговорил:
— Поезжай в гостиницу…
— Это невозможно, — тут же вмешался монах. — Ваша дочь несовершеннолетняя, а потому на все то время, пока вы находитесь под следствием, попадает под опеку церкви.
Отец и дочь переглянулись. Они привыкли к либеральным законам острова Мартиника и понятия не имели, что где-то все еще царит подобный произвол.
— Не беспокойтесь, — чуть мягче произнес монах. — За пару дней, проведенных в монастыре, ничего дурного с вашей дочерью не случится. У нас очень богобоязненные сестры.
Анжелика вперила в монаха упрямый взгляд и вдруг осознала, что это первый мужчина в ее жизни, который вообще не отреагировал на нее как на девушку!
Дело было худо.
Адриан вышел из дома Лавуазье, привычно поднял руку, останавливая извозчика, и тут же сообразил, что не знает, есть ли у него деньги! Он пошарил по карманам, разыскал несколько серебряных монеток и решительно полез в экипаж. Клуб находился буквально в пятистах шагах, но появиться перед ним не в ландо, идти пешком было немыслимо.
«А скоро платить взнос!» — вспомнил молодой человек.
Поужинать, выпить и получить сигару он мог в клубе и бесплатно, однако в конечном счете за все приходилось платить. Взносы в клуб многократно превосходили все, что он мог съесть, выпить и прокурить. Но не платить было нельзя. На бедных в свете смотрели как на увечных, и Адриан категорически не желал, чтобы при встрече друзья отводили глаза и шептались за его спиной.
— Приехали, гражданин, — сообщил извозчик, и Адриан отметил, что обслуга впервые не сказала ему уважительного «мсье».
«Из-за несвежей рубашки?» — подумал он и кинул извозчику самую мелкую монету, какую нашел.
Молодой человек с трудом пропустил мимо ушей презрительное хмыканье, растолкал локтями мелких спекулянтов, скопившихся у клуба, и энергично взбежал по ступенькам. Он просто обязан был излучать успех! Адриан дружески похлопал по плечу швейцара, которому должен был бы дать монету, ворвался внутрь и опешил. В зале было практически пусто. Лишь в самом углу у окна сидел за ромом и сигарой интендант генерала Лафайета, не так давно принятый в клуб. Как и всякого новичка, его пока не слишком жаловали, а потому Адриан даже не помнил, как его звать.
Молодой человек, не спрашивая разрешения, решительно подсел к нему.
— Мсье, вы не разъясните мне, что происходит? Почему столики пусты? Неужели приличные люди не ходят в клуб из-за каких-то санкюлотов?
Интендант окинул его оценивающим взглядом, вдруг улыбнулся и спросил:
— Это ведь вы вчера «дразнили медведя»?
Адриан смутился.
— Да. Не дожал я их немного.
Интендант рассмеялся, поставил бокал на столик и подался вперед.
— Позвольте пожать вам руку, Адриан. Давно я не получал такого удовольствия!
Адриан растерянно принял рукопожатие, вдруг вспомнил, как звать интенданта, и сказал:
— Спасибо, Жан-Жак.
Интендант, явно довольный тем, что хоть кто-то здесь помнит его имя, расцвел и осведомился:
— Слышали, что учудили наверху? Они вбросили ассигнаций на триста миллионов ливров!
Адриан напрягся. Новость была несвежей, десятидневной давности. В клубе все упирали на то, что ассигнация — это государственный долг, который все равно когда-нибудь будет оплачен. Но он помнил, что отец придавал таким новостям совсем иное значение. Все отпечатанные ассигнации мгновенно распределялись по министерствам, и начинались массовые закупки. Конторы приобретали бумагу и чернила, армия — хлеб и мясо…
Армия!
Адриан глотнул. Перед ним сидел не просто член клуба и интендант, а главный покупатель для всей французской армии, пусть и не слишком высокородный.
«Только бы не попасть впросак!» — подумал молодой человек.
— То-то эта мелочь спекулянтская на лестнице толпится. — Он рассмеялся. — Чуют поживу! Замучили уже вас, наверное?
Интендант сокрушенно покачал головой.
— Я ведь не против, чтобы потратить деньги на благо Отечества, но вы посмотрите, что мне предлагают. Зерно лежалое, на мясо даже смотреть противно!
Адриан понимающе кивнул и заметил:
— Вам нужен крупный поставщик. Чтоб и цена была пониже, и лично вам хоть какой-то бонус. Мой отец всегда так поступает.
Интендант вежливо улыбнулся и вдруг дернулся, как будто его толкнули.
— Скажите, Адриан, а ваша фамилия не Матье?
Адриан похолодел. Он понятия не имел, знает ли интендант о том, что его отец — банкрот. Хуже того! Было предельно ясно, что буквально спустя несколько часов эту ужасающую новость узнают все деловые люди Парижа. Он был обречен упасть в глазах собеседника в любом случае: прямо сейчас или чуть позже.
— Аристид Матье — мой отец.
Интендант возбужденно заерзал.
«Он еще не знает», — решил молодой человек.
Пока новость не разошлась, Париж знал другое: Аристид Матье — одна из крупнейших биржевых фигур. Он дает своим партнерам соответствующие бонусы.
— Простите, Адриан… — Интендант чуть покраснел. — А вы не могли бы свести меня с ним?
Адриан взмок и опустил голову, спасаясь от внимательного взгляда одноклубника.
