А миссис Сноупс мы в первый раз увидели, когда она шла по площади и, казалось, тело ее вот-вот, среди бела дня, воспламенит одежду и даже тонкой вуали пепла на нем не останется, и нам казалось, что мы видим судьбу, саму Судьбу, на которую обречены они оба, она и мэр де Спейн. Мы не знали, когда они встретились, когда впервые взглянули друг на друга. Нам это и не нужно было. Мы, можно сказать, и не хотели знать этого. Мы предполагали, конечно, что он приводит ее к себе в дом по ночам какими-то хитрыми путями и способами, но и этого мы не знали наверняка. Будь на его месте кто-нибудь другой, среди нас нашлись бы такие – какой-нибудь мальчишка или юноша, – что всю ночь пролежали бы в засаде, лишь бы узнать все. Но за ним мы не следили. Наоборот, мы были на его стороне. Мы не хотели ничего знать, мы были его союзниками, конфедератами; весь город был его сообщником, помогал ему наставлять рога Сноупсу, хотя мы никак не могли доказать, что не мы сами выдумали все это от начала до конца; мы не раз видели, как де Спейн и Сноупс дружелюбно идут рядом, и в то самое время (хотя мы этого еще не знали) де Спейн уже учреждал, или обдумывал, как бы учредить эту должность смотрителя электростанции, – мы-то не знали даже, что у нас ее нет, не говоря уж о том, что она нам нужна, – и потом предоставил ее мистеру Сноупсу. И не то чтобы мы были против мистера Сноупса, мы еще не прочли письмена и знамения, которые предупредили, предостерегли, побудили бы нас сплотиться и грудью защищать от него наш город, и мы вовсе не были за супружескую измену, за грех: мы просто были за де Спейна и Юлу Сноупс, за то, что Гэвин называл божественностью простой, безгрешной и безграничной бессмертной страсти, которую они воплощали; за этих двоих, которые нашли друг в друге суженых и поняли, что на всем свете они созданы друг для друга; и мы гордились, что все это разыгралось в Джефферсоне.
Даже дядя Гэвин удивлялся; да, и дядя Гэвин. Он сказал Рэтлифу:
– Наш город не так уж велик. Почему Флем их не поймает?
– Не хочет, – сказал Рэтлиф. – Ему это покамест без надобности.
А потом мы узнали, что город – мэр, совет олдерменов, не знаю уж, кто и как, – учредил должность смотрителя электростанции и назначил на нее Флема Сноупса.
По ночам на электростанции управлялся мистер Харкер, бывший моторист с лесопилки, вместе с Томовым Тэрлом Бьючемом, кочегаром-негром, который разводил огонь в топках котлов, пока мистер Харкер был там и следил за манометрами, потому что Томов Тэрл не мог или не хотел это делать, очевидно не допуская и мысли, что возможна какая-то связь между топкой под котлом и маленькими грязными часиками на котле, которые даже времени не показывают. А днем другой негр-кочегар, Том-Том Бэрд, управлялся на станции один, а мистер Баффало наведывался туда хоть и регулярно, но лишь для порядка, так как Том-Том не только топил котлы, он был настолько сведущ, что понимал показания манометров, а также чистил и смазывал паровой двигатель и динамо-машины не хуже мистера Баффало и мистера Харкера; удобней и придумать было нельзя, так как мистер Харкер, человек уже не молодой, не возражал против ночной смены или, может, даже предпочитал ее, а здоровенный, как бык, Том-Том, который весил двести фунтов и был шестидесяти лет от роду, хотя с виду ему больше сорока не дашь, года два назад женился в четвертый раз на молодой женщине, ревниво заточил ее, как турок, в хижине в двух милях от электростанции, если идти вдоль железнодорожного полотна, и слышать ни о чем не хотел, кроме дневной смены. И хотя к тому времени мои двоюродный брат Гаун тоже стал работать в ночную смену у Харкера, мистер Сноупс уже научился снимать показания с манометров и даже заливать масло в масленки.
Произошло это года через два после того, как он стал смотрителем электростанции. Гаун решил с осени начать играть за нашу футбольную команду, и ему взбрело в голову, – по-моему, он и сам не знал, с чего, – что подбрасывать по ночам на электростанции уголь в топку – это прекрасная тренировка, и он там живо научится обводить противника и перехватывать мяч. Мама и папа не были с этим согласны, пока не вмешался дядя Гэвин. (Он к этому времени окончил Гарвардский университет и был магистром искусств, а еще окончил юридический факультет университета в Миссисипи, был принят в коллегию адвокатов, и так как дед уже почти не занимался делами, прокурором города, можно сказать, был дядя Гэвин; прошел целый год – это было в июне, он только что вернулся из университета и в то лето еще не видел миссис Сноупс – с тех пор как он стал поговаривать о Гейдельберге, просто так, для красного словца.)
– Почему же нет? – сказал он. – Гауну пошел четырнадцатый год: пора уж ему проводить ночи вне дома. А разве найдешь более подходящее место, чем электростанция, где мистер Харкер и кочегар не дадут ему заснуть?
Гаун стал подручным Томова Тэрла, и мистер Харкер с первой же ночи не давал ему заснуть, все говорил о мистере Сноупсе, говорил с каким-то бесстрастным удивлением, как человек, видевший столкновение планет, стал бы рассказывать об этом. Мистер Харкер сказал, что началось это в прошлом году. Однажды Том-Том вычистил топки и сидел в коридоре, курил трубку, котлы топились, и из предохранительного клапана в среднем котле вырывался пар, и тут входит мистер Сноупс, встал и стоит, жует да поглядывает на свистящий клапан.
– Сколько весит этот свисток? – спрашивает.
– Ежели вы об этом вот клапане спрашиваете, то фунтов десять, – говорит Том-Том.
– Литая медь? – спрашивает мистер Сноупс.
– Все целиком, кроме той дырочки, через которую он, как вы сказали, свистит, – говорит Том-Том. И, как сказал мистер Харкер, этим покамест дело и кончилось; а через два месяца он, мистер Харкер, пришел вечером на дежурство и увидел, что со всех трех котлов исчезли предохранительные клапаны и на их место ввинчены дюймовые стальные болты, которые могут выдержать давление в тысячу фунтов, а Томов Тэрл знай себе шурует уголь в топках, потому что не слышит свистка.
– А днища всех трех котлов можно соломиной проткнуть, – сказал мистер Харкер. – Когда я взглянул на манометр первого котла, то был уверен, что отправлюсь на тот свет, прежде чем успею схватиться за регулятор.
И когда я наконец вдолбил Тэрлу в голову, что сто на этом циферблате означает, что он, Тэрл, не только потеряет работу, но потеряет ее так основательно, что никто уже не найдет ни его, ни работы, я настолько успокоился, что спросил, куда же подевались эти клапаны.
– Их взял мистер Сноупс, – сказал он.
– Но за каким дьяволом?
– А я почем знаю. Я только говорю то, что слышал от Том-Тома. Он сказал, что мистер Сноупс сказал, что поплавок в баке на водокачке слишком легкий. Сказал, что бак скоро начнет течь и он, мол, хочет приладить эти три предохранительных клапана на поплавок, чтоб он стал потяжелее.
– Ты хочешь сказать… – говорю я. И тут у меня застопорило. – Ты хочешь сказать…
– Это Том-Том так сказал. А сам я знать ничего не знаю.
Как бы там ни было, а клапаны исчезли; в баке они или нет, тогда, среди ночи, выяснить было нельзя. Мы с Тэрлом малость успокоились, когда давление упало и все кое-как обошлось. Но, ей-же-богу, мы всю ночь глаз не сомкнули. До утра просидели на угольной куче, откуда были видны все три манометра. И с самой полуночи, после того как упало давление, во всех трех котлах не хватило бы пара, чтобы раскалить жаровню для орехов. И даже когда я пришел домой и лег в кровать, спать я не мог. Только закрою глаза, мне сразу видится манометр величиной с таз, и красная стрелка с угольную лопату ползет к ста фунтам, и я просыпаюсь с криком, весь в поту.
