Скрываясь за соснами на берегу,
В открытое море уплывает луна.
Быстро померк блеск, исчез мир грёз.
Очнувшись, увидишь истинный свет,
В лунной столице будешь жить.
Я буду мёртв, но мне кажется, что я это услышу. Услышу, как будет плакать жена. Громко будут плакать и Ицуко, и Кугако, с которыми у меня нет ничего общего, которые всю жизнь со мной только ругались. Сацуко, наверное, останется спокойна. Или, вопреки моим ожиданиям, заплачет? Или начнёт притворяться? Интересно, какое у меня будет лицо после смерти? Мне бы хотелось, чтобы оно было толстым, как сейчас, даже немного отталкивающим…
— Папа…
Когда я писал последнюю строчку, ко мне неожиданно вошли жена и Кугако.
— Кугако хочет тебя о чём-то попросить…
Просьба её состояла в следующем. Её старший сын, Цутому, несмотря на то, что ещё слишком молод и учится на втором курсе университета, завёл любовницу и просит разрешения жениться. Родители согласны, но беспокоятся, как молодые будут жить в отдельной квартире, и хотят, чтобы они жили вместе с ними до тех пор, пока Цутому окончит университет и начнёт работать. Однако дом в Цудзито слишком мал, и сейчас Кугако с мужем и тремя детьми очень тесно, а тут ещё приедет невестка и рано или поздно родится ребёнок. Поэтому они решили переехать в современный дом, немного попросторнее. В том же Цудзито, в 500–600 метрах от них продаётся исключительно подходящий дом, и они его купили бы, но им не хватает двух-трёх миллионов. Около одного миллиона они как-нибудь наскребут, но остальное пока найти не могут. Конечно, они не рассчитывают, что я дам им всю сумму, и решили занять деньги в банке, но не мог ли бы я им помочь хотя бы двадцатью тысячами для выплаты процентов? В течение будущего года они бы мне вернули.
— Разве у вас нет акций? Почему бы их не продать?
— Тогда мы останемся без копейки.
— К ним лучше не прикасаться, — пришла на подмогу жена.
— Ведь никто не знает, что случится в будущем. Мы хотим оставить их на чёрный день.
— Но твой муж всего лишь на четвёртом десятке. Чего вам бояться?
— Со дня своего замужества Кугако никогда к тебе с подобной просьбой не обращалась. Сегодня в первый раз. Неужели ты не можешь помочь им?
— Сейчас ты говоришь двадцать тысяч, а что, если через три месяца вы не сможете выплатить проценты?
— Да ведь это когда ещё будет!
— На такой неопределённый срок я денег дать не могу.
— На Хокода-сан можно положиться. Он просит сейчас, потому что, если они будут мешкать, дом продадут.
— А ты сама не могла бы дать им эти деньги? — обратился я к жене.
— Как только ты решился сказать такое! Для Сацуко ты хильман купил!
Как только она это произнесла, я твёрдо решил денег не давать, и у меня как груз с плеч свалился.
— Ладно, я подумаю.
— Но вы дадите ответ сегодня?
— В последнее время очень много приходится тратить…
Обе, ворча, вышли из комнаты.
Влетели, как угорелые, помешали, все мои мысли перебили. Продолжу немного то, о чём писал.
Приблизительно до пятидесяти лет я очень боялся смерти, а сейчас нет. Наверное, я устал жить и готов умереть в любую минуту. Когда несколько дней назад мне в больнице Тораномон сделали рентгеновский снимок шейных позвонков и предположили у меня рак, жена и сиделка, которые были со мной, изменились в лице, а мне было совершенно безразлично. Я даже вздохнул с каким-то облегчением: длинная-длинная жизнь наконец-то кончится. Я никак не цепляюсь за жизнь, но пока я живу, меня неизбежно тянет к прекрасному полу. Думаю, это будет продолжаться до самой смерти. Сил у меня не осталось, не то что у Кухара Фураносукэ[28], у которого в девяносто лет родился ребёнок, и я могу чувствовать эротические наслаждения путём различных искажённых, опосредствованных способов. В настоящее время я живу только для двух удовольствий: такого рода чувственности и чревоугодия. О моём душевном настрое смутно догадывается Сацуко, единственная из живущих в доме, и никто больше. Сацуко прибегает к различным уловкам, чтобы увидеть мою реакцию.
Я и сам прекрасно понимаю, что я отвратительный, сморщенный старик. Сняв перед сном искусственные зубы, я вижу в зеркале ужасное лицо. Ни в верхней, ни в нижней челюсти ни одного зуба, дёсен тоже нет. Когда рот закрыт, верхняя и нижняя губа провалены внутрь, а свисающий нос достаёт до самого подбородка. Точно ли это моё лицо? Этот безобразный образ не только не похож на человека, но даже на обезьяну. Я не питаю дурацких надежд, что с таким лицом могу нравиться женщинам. Но пусть все думают: он и сам признаёт, что он старик, у которого ничего не осталось, — и ни о чём не тревожатся. А я, не имея реальных сил что-либо сделать, могу спокойно приближаться к красавице и, вместо того чтобы совершать что-то самому, получаю удовольствие от того, что толкаю её в объятия красивого мужчины, вызывая всякие неурядицы в семье…
20 июня.
…Кажется, что Дзёкити уже не любит Сацуко так, как раньше, и после рождения Кэйсукэ постепенно охладел к ней. Так или иначе, он часто уезжает в командировки, а в Токио всё время на каких-то банкетах и домой является поздно. Возможно, он завёл кого-то на стороне, но утверждать этого я не могу. Кажется, его гораздо больше интересует работа, чем женщины. У них был период безумно страстной любви, но боюсь, что он быстро пресыщается, — это качество он наследовал от меня.
Я всегда проповедую принцип невмешательства и насчёт его женитьбы не высказывался, а жена была против. Сацуко говорила, что танцевала в труппе театра Нитигэки, но там она проработала всего полгода, а потом, вероятно, танцевала где-нибудь в Асакуса или в каком-нибудь ночном клубе.
Как-то раз я спросил Сацуко:
— А ты на пальчиках можешь танцевать?
— На пуантах я не танцую, — ответила она. — Я хотела стать балериной и года два занималась у балетного станка. Немного постоять на пуантах я умела, а сейчас не могу.
— Ты с таким трудом училась… Отчего же бросила?
— Ноги становятся уродливыми.
— Поэтому и бросила?
— Я не хотела, чтобы у меня были такие ноги.
— Какие?
— Ужасные. Пальцы все в мозолях, распухшие, а ногти совсем сходят.
— Но сейчас у тебя ноги красивые.
— Раньше у меня действительно были очень красивые ноги, а потом из-за стояния на пуантах появились мозоли и ноги стали отвратительны. Когда я бросила станок, я изо всех сил старалась возвратить их прежний вид. Чем только я их не тёрла! И пемзой, и пилочкой, но они так и не стали, какими были раньше.
