Но это было больше, чем обычное угощение для гостей: особенно выделялась бутылка редкого — такого сейчас почти нигде не встретишь — виски. Бутылка выставляла напоказ жалкую роскошь этого дома. Дома, куда хозяин не возвращается сутками. Такие дома есть везде. И беда была не в отсутствии хозяина, а в том, что семейство Кирико продолжало изо дня в день жить в полном неуважении к семейному несчастью.
— Станцуешь нам? — сказала мать.
Домработница вышла в гостиную и поставила пластинку с детскими песнями. Дверь в комнату она оставила приоткрытой, чтобы музыка была слышна. Девятилетняя Фусако начала танцевать. В это время Кирико под столом сжала руку Кадзуо. Кольцо с остроугольным камнем больно врезалось ему в пальцы. Казалось, танец будет продолжаться вечно. Фусако танцевала, абсолютно не стесняясь. Объедки лежали на тарелке, освещенные электрическим светом. Кадзуо не сводил с них взгляда. Судя по тому, что Кирико умудрялась не чувствовать убогости всего происходящего, должно быть, и подросшая Фусако в будущем, вспоминая этот вечер и свой танец, не почувствует себя униженной. Гены — страшная вещь.
После того как танец закончился, Фусако отправили спать. Домработница Сигэя вынесла алкоголь и закуски в гостиную. Это была отработанная процедура. Сигэя поставила пластинку, выключила верхний свет и зажгла два торшера у стены.
— Теперь можешь уйти, — сказала Кирико. Женщина-опарыш молча вышла, освободив комнату от своего мрачного присутствия. Вдвоем они танцевали на ковре. Кирико поцеловала его первой. Когда музыка закончилась, Кирико подошла к двери и повернула ключ, торчавший в замочной скважине.
Звук поворачивающегося в замке ключа, этот тихий, выпуклый звук — Кадзуо вдруг услышал его у себя за спиной. «Ну что за женщина!» — впрочем, ему не было противно. Он сделал вид, что меняет пластинку. И в этот момент за его спиной внешний мир одним умелым движением был отрезан от маленькой комнаты.
Стоял ранний вечер. Ключ повернулся, и мир снаружи был подавлен, повержен и приготовлен на медленном огне. И эта умопомрачительно бесконечная вещь — что-то вроде бутылки с прохладительным напитком, на этикетке которой нарисована молодая девушка, прикладывающая ко рту бутылку, на этикетке которой нарисована еще одна молодая девушка, прикладывающая ко рту бутылку, на которой тоже нарисована этикетка с девушкой, прикладывающей ко рту бутылку (это устройство очень напоминало ту реальность, в которой жил Кадзуо), — эта бесконечная цепочка реальностей теперь забавно прервалась. На этикетке последней бутылки, которая нарисована на этикетке бутылки, которая нарисована на этикетке бутылки, которая нарисована на этикетке настоящей бутылки, была пустота. Он вздохнул и медленно снял пиджак.
То, что ключ в замке повернула именно женщина, было действительно очень важно. По-другому просто быть не могло. Момент соблазнения, предшествующий близости, всегда оказывался мучительным для Кадзуо, который не мог избавиться от посторонних мыслей. Например, расстегивая застежку на одежде своей подруги, он вдруг задумывался о том, что застежка эта сияет, как далекая серебряная звезда. И тут же оказывалось, что блестящая пуговка связана с бесконечным множеством вещей и явлений. Смысл, заключенный в застежке, проникал даже в самые отдаленные уголки внешнего мира, нависшего у Кадзуо за спиной. Это было невыносимо. Но Кирико, по своей собственной воле, если не сказать самовольно, отсекла все эти связи.
Трамвай, идущий в сторону Синдзюку, обронил несколько искр — они разом вспыхнули в темноте за окном. Было то время года, когда стрекот насекомых еще не вызывает удивления. Пластинка, впрочем, заглушала все звуки, проникающие с улицы. Танцуя, они поцеловались, целуясь, упали на ковер. Это был танец требующий изрядной ловкости. Кирико достала из рукава плоскую бутылочку с парфюмом и принялась разбрызгивать по комнате духи. Она ни за что не хотела развязывать оби[2].
Кадзуо был зверски пьян, до звона в ушах. Ему было смешно от того, что Кирико его нисколько не возбуждала. Он чувствовал себя девственником-идиотом. Потому что девственник-неидиот (это Кадзуо знал по собственному опыту), скорей всего, вел бы себя так, как написано в книгах, и, наверное, к этому моменту уже позеленел бы от возбуждения.
Он старался думать о себе как о миленькой, бесконечно слабой детской игрушке. Если человек закроет глаза и станет настойчиво убеждать себя в том, что он портсигар, то в некоей точке реальности он сумеет превратиться в портсигар.
На этот раз все было не так, как с другими женщинами, он ни на секунду не вспомнил ни о теории прибавочной стоимости, ни о составе преступления, ни о договоре по морской пересылке грузов.
И пока Кирико казнила его, пьяное сердце билось в десять раз медленнее, чем обычно. И тут по комнате прошел ураган. Он, кружась, опустился с потолка и завертелся вокруг Кадзуо. Можно было не открывать глаза. Как минутная стрелка встречается с часовой на циферблате, так женское лицо периодически отбрасывало тень на мужское.
В эти моменты он чувствовал запах ее лица. Мир удалялся, становился пугающе далеким и поблескивал оттуда, как паутинка в ветвях дерева.
Кирико ни разу не закричала — один из признаков отравления разумом. Ковер тоже безмолвствовал…
Немного спустя мужчина и женщина замертво повалились на ковер. Если бы прохожий с улицы заглянул к ним в окно, то, наверное, он поспешил бы разбить стекло, залезть в комнату и закрыть газ. Кстати о газе, так как время обогреваться газовыми печками еще не пришло, газовая труба была заткнута пробкой, а вентиль на всякий случай был крест-накрест перемотан толстой веревкой, купленной в мелочной лавке. Так что запаха газа не было и в помине. Воздух в комнате был чище, чем воздух снаружи. Парфюм еще не успел рассеяться. Мужчина и женщина одновременно вздохнули. Закряхтела мебель.
…С этого дня я начал регулярно навещать Кирико. — Кадзуо помнил каждую подробность. — Регулярное заседание Кабинета министров, регулярный репортаж, регулярные соития… У министра то же самое, что и у меня, только у меня встречи происходят чаще. О, хорошо, что я вспомнил про министра. Мне же надо подготовить приветственную речь, которую он произнесет на заседании, посвященном программе поддержки накопительных программ. А ведь сегодня суббота… Никак не пойму, что интересного в том, чтобы читать речь, написанную другим человеком? Позвольте мне открыть заседание и выразить свою радость по поводу того, что сегодня здесь собралось так много уважаемых людей…
В своих дурных привычках я знаю меру. Главное — не погрязнуть в них (казалось бы, какое нелепое слово). Ведь безнравственность — это некий механизм. Для того чтобы умело им управлять, нужно обладать нечеловеческими качествами. А тот, кто погряз в своих привычках, управляет механизмом по-человечески и, как результат, неизбежно совершает ошибки. Вот и все.
Это произошло месяц назад. Женщина лежала у меня на груди, а потом с ней случился удар. Кирико чуть не стошнило. Она прижала ко рту платок и сказала:
