Вывернув сумку наизнанку, я прощупал подкладку и для очистки совести распорол швы.
Ничего.
Проклятье!
Я прислонился к ящику и уставился во тьму. За моей спиной подручные Хряся ворчали и ругались, волоча что-то тяжелое. Вероятно, труп Ателя. Потом меня кто-то позвал.
– Дрот?
Это был Деган.
– Я здесь, – откликнулся я.
Он долго пробирался во мраке, наталкиваясь на бочки и ящики. Потом я увидел, что вместе с ним приближается какое-то свечение. Наверное, он прихватил фонарь из тех, которыми пользовался Хрясь. Я зажмурился и быстро повернулся спиной, хотя глаза успело обжечь. Здесь было достаточно темно даже со свечкой, чтобы включилось ночное зрение.
– Ну что? – спросил он, подойдя поближе. – Узнал что-нибудь?
– Имя, – ответил я, усердно моргая; глаза негодующе полыхнули болью в последний раз и вернулись к обычному зрению. – Иокладия.
– Старинное, – заметил Деган.
Я согласно кивнул.
– Знаешь кого похожего?
– Не, не слышал.
Я снова кивнул. Хорошего понемногу.
Деган ждал, я помалкивал.
– Скажи, что это не все, – подал он голос.
– Это все.
Деган поставил фонарь на ящик и потер переносицу.
– Вечная история. Почему с тобой не бывает иначе?
– Может, везет?
Деган не улыбнулся. Я вздохнул и взял фонарь.
– Уходим, – сказал я, разворачиваясь. – Пахнет, как…
И застыл на месте.
– Вот черт!..
Рука Дегана неуловимым движением скользнула к мечу.
– Что стряслось?
Я поставил фонарь обратно на ящик и наклонился. На обрывке бумаги, скрученном для фильтра, было что-то нацарапано. Какой-то рисунок.
Я поднял бумажку и аккуратно расправил. Нет, это не шалости освещения. Чернилами был выведен символ «пистос», а рядом – куча других, произвольно намешанных. «Пистос» значит «реликвия». А рядом символ «иммус», означавший «император».
Деган заглянул мне через плечо, всмотрелся в каракули.
– И правда везет, – хмыкнул он
2
Я держал бумажку под углом и подальше, чтобы лучше видеть на солнце, которое светило в спину. Клочок шириной с безымянный палец и чуть длиннее ладони испещряли тонкие линии, странные углы, точки и загогулины, но только левую половину. Правая оставалась чистой. Среди них затесались символы «пистос» и «иммус». В остальном это смахивало на следы мух, вылезших из чернильницы.
– Тележка, – донесся справа голос Дегана.
Я поднял взгляд и чуть не врезался в тележку булочника. Я шагнул в сторону, но поздно – задел ее бедром. Буханки и булки подпрыгнули, а пекарь нахмурился и проверил, не слямзил ли я чего.
– Странно, что ты меня предупредил, – заметил я, когда поравнялся с Деганом, потирая ушибленное место.
– Не хотел, – отозвался Деган. – Но пожалел булочника. Не стал ради забавы портить ему день.
– Знаешь, что про друзей говорят?
Деган рассмеялся.
Мы шли через Длинный кордон. Малые доки и склады остались далеко позади, и в воздухе еще витал запах моря, но с каждым шагом усиливался земной, который источался уличной грязью, взопревшими работягами, женщинами, спешившими к фонтанчикам для питья, и, разумеется, свежим хлебом. Ватаги детей лавировали между тележками и путались под ногами, добавляя суеты и без того запруженной улице. Я заключил, что примерно четверть из них занималась серьезным делом: воровали с прилавков, срезали кошельки и выслеживали жертв для старших товарищей.
Здесь проходила граница владений Никко, а также моих; то и дело попадались члены Круга: вот Щипунья с ловкими ручками и крохотным острым ножиком; вот Хвосторез в обязательном длинном плаще, чтобы прятать мечи и шпаги, похищенные с чужих поясов. А вот и Болтун – надувала, мастер заговаривать зубы и обирать дурачье, а также масса прочего жулья. Повсюду сидели и трясли чашками для подаяния Мастера-Чернецы, выставившие перед Светляками свои фальшивые увечья. Иные украдкой кивали мне, но большинство занималось делом и ни на что не отвлекалось. Я поступал так же.
Деган откашлялся.
– Ну?.. – молвил он и показал на бумажку, которую я так и держал.
– Ум за разум заходит, – буркнул я, свернул ее и сунул в кисет с ахрами. – Может, код. Может, шифр. А то и вовсе, черт побери, простая бумажка для трубки…
– Простая бумажонка, на которой помянута имперская реликвия? – усмехнулся Деган. – Обалдеть можно.
– Там написано «император» и «реликвия». Но это еще никак не «имперская реликвия».
Деган лишь выразительно промолчал.
– Ну ладно, – сдался я. – Я тоже не верю в такие совпадения. Но тут одно действительно непонятно…
– Только одно?
– По-настоящему непонятно только одно, – настойчиво повторил я. – С чего вдруг Атель так уперся?
– Ах, это, – сказал Деган.
– Вот именно.
Охота за реликвиями считалась делом небезопасным даже по нашим меркам. В империи не жаловали граждан, которые крали святыни, не говоря уже о сбытчиках краденого. С ними, если ловили за руку, не церемонились. Это считалось менее тяжким преступлением, чем покушение на убийство императора, но более серьезным, чем осквернение императорской гробницы. Профессионалы знали, что ждало их в случае поимки, и снисхождения не чаяли.
Отчасти поэтому я старался с ними не связываться, но Атель превратил это ремесло в искусство. Он прославился тем, что нашпиговывал колбасные кишки молитвенными свитками, заливал оливковым маслом и провозил в кувшинах святую воду, а кушак от ризы наматывал на голову, как тюрбан. Но он предпочел спалить древний, четырехсотлетний трактат о божественности императора, чем отдать его Кающимся Братьям – имперским сыщикам, охотящимся на святокупцев. Атель умел рисковать, но никогда не делал этого понапрасну. И очень хорошо знал, что почем. Зачем он уперся так, что даже Хрясь его не расколол?
– Почему Атель молчал? – произнес я вслух. – Какой в этом смысл?
– Деньги? – предположил Деган.
Я помотал головой:
– Реликвия ценная, но Атель, как только мы его взяли, сразу понял, что ему конец. Так зачем молчать? Мертвому соколики ни к чему.
– Может, из мести?
– В смысле?
– Ты все равно его кончишь – зачем колоться? И он подумал: все равно помирать, так пусть хоть утрутся напоследок.
– Это не похоже на Ателя, – возразил я.
– Будет похоже, Дрот, когда приставят нож к горлу.
