На дорогах, ведущих к базам НАТО, стали появляться лозунги «US GO НОМЕ»[8], крупные белые буквы на обочинах шоссе, на стенах заводов, на парапетах ремонтируемых мостов были видны издалека.
Они выходили из домов на заре, с ведрами в руках, будто рыбаки.
И писали все ту же фразу — кто щеткой, кто кистью, окуная их в ведра с масляными белилами, оставлявшими подтеки на оголенных каменных стенах. Советские войска как раз вошли в Венгрию. Призраки утренних рыбаков уверяли, что вовсе не они разливают по асфальту масло перед проездом американских автоколонн, после чего машины идут юзом и падают вниз с откоса. Вовсе не они подсыпают сахар в баки коричневых «тандербердов» и «фордов», чтобы офицеры и солдаты сидели по казармам и захотели поскорей вернуться домой.
* * *
— Положи сюда руку!
— Нет, Патрик.
— Ты меня любишь?
— Да.
Они разговаривали шепотом. Внезапно он рванул к себе руку Мари-Жозе и прижал ее к низу живота. Она с криком вырвалась.
— Я не хочу! Только не так! — возмутилась она.
В первый раз, когда Патрик потребовал от Мари-Жозе доказательств ее любви, он получил решительный отпор. Им исполнилось по четырнадцать лет. В своих играх, вкусах и размышлениях они были почти близнецами. Еще десять лет назад малыши обнаружили несходство своих тел, изучили их, констатировали непоправимые различия, сполна насытили свое любопытство. И забыли об этом. Перестали доискиваться объяснения тайны, казавшейся им скорее жалкой, чем непостижимой, скорее грязной, чем загадочной. Они попросту отвернулись от нее, как от глупого ребячества.
И вот Патрик вознамерился заново открыть и познать все то, что отрочество скрывало под покровом стыдливого отдаления. Он увозил Мари-Жозе на остров, где они, сняв одежду, без конца целовались. А когда папаша Вир объезжал в своем грузовичке фермы и поселки Солони, они шли на второй этаж, в комнату Мари-Жозе, и там неумело терлись друг о друга телами, ощущая лишь разочарование и стыд.
* * *
В 1958 году американские войска вторглись в Ливан. Английские войска вторглись в Иорданию. Мари-Жозе исполнилось семнадцать лет. Всего за одно лето она волшебно преобразилась. Грузная неуклюжая девочка вытянулась, стала тоненькой и стройной. Ее лицо поражало не красотой, но яркой гаммой чувств. Нервное и печальное выражение сменялось внезапной сверкающей улыбкой, белоснежные зубы ярко блестели в темном полумраке рта. Когда она говорила, ее черные глаза сияли.
Однако стоило ей умолкнуть, как взгляд вновь тускнел, становясь брезгливым, почти мрачным. Она вдруг решила ходить только в темных платьях и блузках. На попреки отца Мари-Жозе ответила, что носит траур по матери, и получила оплеуху. Она стала суеверной. Плакала, если на лбу или на носу вскакивал прыщик. Мыслями уходила в какие-то неведомые дали, свысока глядя на Патрика. Говорила, что ей не нравится его рубашонка. Что он одет, как маленький мальчик. Патрик клялся себе, что придушит ее, если она и впредь будет унижать его или навязывать свои вкусы.
— Сбрей ты наконец этот пух под носом!
Она без конца оскорбляла его. Дразнила. Провоцировала. Тринадцатого мая телевидение вместе со старым генералом захватило власть в стране. Шарль де Голль не подал руки Гастону Моннервилю[9]. Зайдя в комнату Мари-Жозе во второй раз, Патрик расхрабрился и потянул ее хрупкие пальчики к своей ширинке, но она опять вырвала руку. И Патрику пришлось ублажать себя самому на кровати Мари-Жозе, пока она с негодованием уверяла, что любит его.
В те времена еще не знали противозачаточных пилюль. Еще не кончилась эпоха старых франков. Уже кончалась эпоха лошадей. Предохраняться никто не умел. И наслаждение было неотделимо от страха беременности.
Мари-Жозе отвернулась от Патрика, когда его тело напряглось в стремлении к оргазму. Отойдя подальше, она села на сундук.
Мари-Жозе, окутанная дымком своей сигареты, загадочно смотрела вдаль. Она обожала книги Сесброна. Могла часами рассуждать на такие отвлеченные темы, как зло, Бог, любовь, мир, романтизм, доброта, большие города, комфорт, бессмертие. Они были одного возраста, но именно поэтому она была взрослее его.
В лицее Патрик часто завязывал внезапные жестокие драки, за что его регулярно оставляли в классе после уроков. Это лишь усиливало и оправдывало жадный, ненасытный голод тела, одолевавший его к концу дня. Он упорствовал в своих желаниях и втайне стыдился их, не вынося на презрительный суд Мари-Жозе. Он прятал их так глубоко, что иной раз и сам не мог потом отыскать.
* * *
С началом учебного года, в сентябре 1958-го, школьные товарищи Патрика шутки ради придумали ему новое имя и стали звать его на американский манер, по инициалам — «Пи-Кей». Сначала это его озадачило. Потом оскорбило. Со временем он все острее реагировал на эту кличку и клял себя за то, что отзывается на нее. Они окрестили его «Пи-Кеем», не одобряя странного увлечения американским образом жизни, тем более что оно явно становилось непопулярным. В то время русские усмиряли Венгрию. Русские поднимали Кубу. Русские проникли в Египет и возводили Асуанскую плотину.
Мари-Жозе переиначила выдумку мальчишек и теперь звала его «Пуки», при этом страшно веселясь. Эта новая каверза приводила его в неистовый гнев. Она перешла в другой лицей и встречалась с ним только на острове. Он приносил ей чулки и пачки американских сигарет LM, купленные на «черном» рынке мужского лицея. Она медленно просовывала длинную тонкую руку в чулок и рассматривала его на свет. Долго, с наслаждением нюхала пачку сигарет перед тем, как распечатать ее. Потом, улегшись на берегу, наконец чиркала спичкой и выдувала первое облачко дыма. Она безумно боялась забеременеть и ни под каким видом не давала Патрику снимать белые трусы — ни с нее, ни с себя. Только изредка соглашалась возбудить его рукой через ткань.
— Ну помоги же мне! — взмолился он шепотом в третий раз.
В последнюю субботу февраля 1959 года они опять приплыли на остров Плакучих ив. Стояла необыкновенно теплая погода.
Наконец она решилась и сунула руку ему в трусы. Патрик излил свою страсть в ее сжатые пальцы. Это оказалось еще противнее, чем она думала. Влажный пенис Патрика напомнил ей липкие стебли кувшинок. Или судорожно бьющиеся тельца уклеек, которых он некогда выуживал из воды и стискивал в кулаке, чтобы извлечь крючок. Мари-Жозе нагнулась к Патрику и тихо, но твердо сказала ему на ухо, что больше они никогда этим заниматься не будут.
Патрик отшатнулся, гневно взглянул на Мари-Жозе. Но смолчал. Вдруг с неба на них обрушился оглушительный грохот. Над Луарой пронесся американский военный вертолет. Он летел на запад. Патрик опустил глаза.
