В моем случае хозяйка недолго держала оборону. Уже через пару минут ее милое, добродушное лицо расплылось в улыбке, и она сказала, мол, ладно, дайте-ка подумать! Ну да… У нее вроде бы завалялась пара сырых яиц и хлеб с маслом, ну, и сыр, конечно. А также кусочек холодного яблочного пирога — остался с минувшего воскресенья! И пока мы разговаривали, я не переставал думать, что, наверное, ни в одной другой стране нет такого количества чудесных простых людей. Пусть другие нации кичатся своими изысканными манерами и утонченным благородством, а я все равно предпочту им бесхитростный деревенский люд моей родной Англии.
Хозяйка пригласила меня в дом. Войдя в прихожую, она толкнула ближайшую дверь, и та распахнулась с протяжным, протестующим скрипом. Я сразу узнал этот священный мавзолей под названием «гостиная», который существует в каждом уважающем себя английском доме. Трудно вообразить себе более разительный контраст, чем между живой и теплой кухней, где собирается вся семья и где витают соблазнительные запахи готовящейся пищи, и этим холодным и строгим, смахивающим на музей помещением, чьи двери с готовностью распахиваются лишь в случае поминок или свадебных торжеств. С другой стороны, визит в гостиную может оказаться чрезвычайно интересным и познавательным, ибо в этой комнате, как правило, собрано все самое ценное, святое и прекрасное, что происходило в жизни семейства.
Гостиная, в которой очутился я, вполне соответствовала описанному выше типу. В ней витали неистребимые запахи вытертого древнего ковра, холодных похоронных пирожков, черных перчаток и безнадежной старости. Вдоль стены были расставлены жесткие, набитые конским волосом кресла — так и казалось, будто в них восседают невидимые призраки. Середину комнаты занимал массивный стол красного дерева, покрытый темно-бордовой скатертью, а необычное, религиозного вида пианино было задвинуто подальше в угол. Фасад его украшала ажурная резьба, за которой просматривалась зеленая сатиновая подкладка. Полагаю, если крышку этого пианино когда-либо и открывали, то лишь для того, чтоб одним пальцем сыграть Девяностый псалом.
Однако подлинным украшением гостиной являются фотографии. О, эти старые семейные снимки, запечатлевшие наиболее яркие мгновения жизни! Они способны многое рассказать о хозяевах дома. На одном из таких снимков я увидел уже знакомую мне женщину (правда, здесь она выглядела гораздо моложе и была обряжена в широкополую черную шляпу). Она чинно сидела рядом с молодым человеком невероятно дурацкой наружности. Возможно, причиной тому служила неудачная прическа: разделенные на прямой пробор и сильно напомаженные волосы явно свидетельствовали о страшном надругательстве над ними. Не вызывало никаких сомнений, что в нормальном состоянии волосы эти никто не приглаживал, и они торчали из головы на манер веника. Высокий, тугой воротничок создавал впечатление не человеческого лица, а лошадиной морды, высунувшейся из-за ворот. Сильные, натруженные руки мужчины мирно покоились на коленях, а сам он смотрел в объектив фотокамеры с тем же вялым интересом, с каким обычно корова глазеет на остановившегося возле изгороди прохожего. Оба они — и муж, и жена, вступившие на опасную супружескую стезю, — являли собой пример какого-то тупого, животного великолепия. За их спиной вздымались начертанные на черном фоне башни и фронтоны герцогского поместья (судя по всему, неизвестный фотограф был не лишен чувства юмора).
На других, более древних снимках, были запечатлены бородатые мужчины в матерчатых кепках с твердым козырьком и с ружьями в руках. Кое-где виднелись и женские персонажи — все, как на подбор, в строгих черных платьях с глухим воротом. Над дверью висела увеличенная фотография молодого человека в хаки, а рядом с ней — заключенное в рамку извещение военного министерства, которое сообщало родителям, что их сын пал смертью храбрых. Да уж, этот маленький сельский домик внес свою лепту в историю Англии.
В гостиной присутствовали и картины — исключительно благочестивого содержания. На одной из них изображалась юная дева с развевающимися волосами, одетая в нечто, смахивающее на ночную сорочку. Она парила в вышине над спящим городом, направляясь к разверстой щели в небесах, символизирующей, очевидно, врата рая. Книжек в гостиной было немного, а точнее сказать, всего четыре: словарь, монография, посвященная англо-бурской войне, и пара романов. Один из них был написан Мэрионом Кроуфордом, а второй — под названием «Пути прямые и пути окольные» — принадлежал перу уважаемой миссис Г. Б. Полл. Судя по всему, в нем описывалась жизнь высшего общества. Открыв книгу наугад, я прочитал:
После долгих и слезливых проводов, которые благодаря усилиям Хью все же завершились смехом, Ральф и его невеста уселись в экипаж, и пара гнедых резво понеслась прочь. Несколько минут молодые ехали молча, прислушиваясь к перезвону бубенцов. Затем Ральф привлек к себе Флоренс и произнес: «И все же, что ни говори, дорогая, а во всем есть своя светлая сторона. Если бы не та роковая ошибка моей матери, я бы никогда не оказался в Англии и не познакомился с моей несравненной Флоренс…»
В чем именно заключалась роковая ошибка, мне так и не суждено было узнать, поскольку в тот самый миг дверь отворилась, и вошла моя добрая хозяйка с подносом.
За обедом я поглядывал в маленькое окошко, выходившее на главную дорогу. На улице порывами дул ветер: он трепал цветы, произраставшие в специальных ящиках на подоконнике, и веточка герани постоянно колотилась в оконное стекло. Я смотрел на нее и спрашивал себя: неужели все это происходит всего в нескольких часах езды от Лондона? Мне удалось это сделать: я вырвался из большого пыльного города и теперь свободен! Вокруг расстилались зеленеющие поля, и я был волен исследовать эту волшебную землю…
«Трудно поверить, — думал я, аккуратно очищая яйцо, — что в это самое мгновение на Ладгейт-серкус, как всегда, толпится народ. Полицейский размахивает жезлом, пытаясь хоть на минуту остановить уличное движение. А сотни человеческих особей — мужчин и женщин — нетерпеливо переминаются с ноги на ногу, дожидаясь возможности безопасно пересечь улицу. Между ними, конечно же, шныряют мальчишки-газетчики, выкрикивая на ходу последние сногсшибательные новости!»
Я раскурил свою трубку и неторопливо вышел в холл. Увидел через открытую дверь, как хозяйка дома пересекает двор, неся в руке тяжелую бадейку. Я поспешил к ней на помощь, и женщина нехотя отдала мне ведро — видно было, что она привыкла все делать сама. Мы вместе подошли к хлеву и здесь стали свидетелями великолепного зрелища: огромная берн-джонсовская свиноматка только-только благополучно разрешилась от бремени. Она лежала на боку на освещенном солнцем полу, а к соскам ее уже успели присосаться с десяток розовых поросят. Они казались совсем крохотными — не больше новорожденных котят, — но уже энергично пихались и сучили ножками, демонстрируя всемерную готовность вступить в великую схватку за жизнь. Тем временем новоявленная мамаша заслышала звяканье ведра, и эти знакомые звуки вывели ее из состояния блаженной истомы. Свинья издала предостерегающее хрюканье и поднялась на ноги, скинув с себя свое многочисленное семейство. Голодные поросята запищали, засуетились; на соломенной подстилке моментально возникла настоящая куча-мала — какая случилась бы, если бы в разгар званого обеда стол с яствами вдруг снялся с места и покинул зал.
