Ознакомительная версия. Доступно 54 страниц из 267
За поворотом открылись, потом снова пропали тусклые уютные огоньки Алушты.
— У дяди переночуем, — сказал Ахмет. — Он ждет.
* * *
Видно, скрип колес в доме угадали издали, потому что пролетка еще не успела остановиться, как ворота распахнулись и с фонарем в руке появился хромой дядя Махмуд, за ним пятеро его сыновей, а в глубине двора, за платаном, выстроились, щебеча, женщины и девочки этого семейства, число их превышало всяческое воображение. Ахмет серьезно утверждал, что у дяди три жены и он присматривает себе четвертую, ибо это разрешено Кораном, от всех жен есть дети, к тому же в доме живут вдовая племянница, дальние родственники и, уж конечно, сам Керим-Оглу, общий дедушка в зеленой чалме, потому что он хаджи.
Семейство было бедным и относилось к младшему брату, отцу Ахмета, который занимался в Симферополе извозом и имел каменный дом, с почтением, но, если верить Ахмету, никогда не просило денег, все там трудились — кто на маленьком винограднике, кто торговал, кто разносил фрукты и овощи по виллам и пансионам.
Молодым людям постелили на плоской крыше. Звезды были иными, чем в Симферополе, — ярче и ближе. Воздух был напоен забытыми за год влажными запахами.
К утру стало прохладно. Андрей проснулся от шума прибоя. Он спал на спине, потому, открыв глаза, увидел светлое небо, лишенное еще цвета, но легкие, как рваное кружево, облака уже начали розоветь, подкрашенные невидимым солнцем. Конечно же, подумал Андрей, потягиваясь и ощущая силу и стремление к движению, прибрежным жителям трудно поверить в шарообразность Земли — они ведь ясно видят с берега край моря, обрыв, в который проваливается солнце, чтобы, проплутав ночь в темных подземельях, снова взойти над краем мира.
Коля Беккер еще спал — лишь прямой нос и прядь светлых волос были видны из-под кошмы. А Ахмет уже поднялся — его голос был одним из негромких голосов, гортанно и мягко сплетавшихся внизу, во дворе.
Через час, позавтракав легко — татарской простоквашей с теплыми лепешками, снова пустились в путь. Дорога сначала шла берегом моря, потом поднялась выше, влилась в недавно законченное верхнее шоссе. С его покойным строителем, скандально популярным среди молодежи романами «Гимназисты» и «Студенты» писателем Гариным-Михайловским, дружил отчим.
Верхняя дорога, прямая и широкая, прорезала, не жалея, татарские деревни, виноградники и сады. Деревни еще не пристроились к дороге, словно не заросли рубцы. Зато те, что жили у нижней, теперь значительно опустевшей дороги, остались как бы не у дел. Все, кроме приезжих, были недовольны.
Говорили мало — наговорились вчера. Когда проехали Гурзуф, Ахмет вдруг спросил:
— Коля, а ты чего в Ялте потерял?
— Ничего. — Коля было задремал, привалившись к Андрею.
— Я еду в Ялту по делу, Андрей по делу. А ты почему без дела?
— Отдохнуть хочу, проветриться… Вечером приглашаю. Познакомлю с дамами.
— Ротшильду некуда деть миллион, — сказал Ахмет. — Давай лучше я его в дело вложу.
— В восемь у гостиницы «Мариано», — сказал Беккер. — Форма одежды — выходная.
— Я не смогу, я на службе, — сказал Ахмет.
Дорога стала оживленней. Приближались к Ялте.
У Массандры съехали вниз, почти к самому морю. Среди виноградников мелькали татарские домики.
* * *
Ахмет высадил Андрея у порта.
Андрей пошел не вверх, а по берегу моря, вдоль подпорной стенки за портом. Он смотрел на пароходики и шхуны. Далеко по морю шел миноносец. Андрей когда-то хотел стать гардемарином.
Затем он свернул от моря вверх. Сразу, за первым же поворотом, стало жарче, ветерок не мог одолеть подъема. Андрей остановился и поглядел на экипажи на набережной. В порт входил пароход.
Зеленая, вогнутая, грандиозная, подобная театральному занавесу стена Ай-Петри превращала Ялту в бело-розовую бахрому, лежавшую там, где занавес касался моря.
И тогда Андрей радостно понял: он вернулся. Он и не подозревал о существовании в себе этой радости, а если она возникала в подсознании, гнал ее, стыдясь.
Наверху, замыкая кривую улочку, возникла над темной зеленью черепичная крыша белого дома.
Андрей не был у Сергея Серафимовича больше года, а казалось, что ушел отсюда только вчера. Незыблемость, постоянство этого дома выражались не в стенах или даже растениях сада — они виделись Андрею в деталях, словно он снова, через годы, поглядел на знакомую картинку волшебного фонаря, изображающую ялтинскую набережную с извозчиком, едущим мимо гостиницы «Франция», и той же дамой в черной шляпе, сидящей у чугунной решетки, что отделяет набережную от моря.
Прежде чем одолеть последний крутой подъем улички, Андрей, уморившись, поставил чемодан на плоский камень. Он уже знал, что сейчас в щель под воротами протиснется белый мохнатый Филька и помчится к нему, вертя хвостом так, что хвост станет подобен пропеллеру летящего аэроплана.
Филька выскочил из-под ворот, подбежал к Андрею и принялся прыгать вокруг, стараясь дотянуться языком до лица гостя. Ввиду малого своего размера допрыгнуть он не мог, бил передними лапами по пряжке гимназического ремня и заливался, лаял так, что звенело в ушах. Андрей подобрал чемодан и пошел к калитке. Он знал, что калитка сейчас растворится и в ней появится Глаша, темно-рыжая, белокожая, несмотря на то что весь день проводила на воздухе, налитая здоровьем и спокойным весельем. И скажет…
Калитка распахнулась. Глаша стояла в ней, держа в руке миску с размоченным хлебом, которым кормила кур.
— Андрюша, — пропела она. — Счастье-то какое!
Если тетя Маня Андрея любила, потому что ей больше некого было любить и именно он был центром и смыслом ее жизни, то Глаша видела Андрея, дай Бог, раз в год, но каждая новая встреча начиналась так, словно Андрей вышел на минутку, но даже это минутное расставание для нее — искреннее горе.
Глашу Андрей помнил с раннего детства — когда мать умерла, ему было три годика, и потому он не был уверен, воспоминания о женских белых руках и нежной ласке — воспоминание ли это о руках матери или Глаши, которая тогда была совсем еще юной девушкой, младше, наверное, чем Андрей сегодня. Но за пятнадцать лет, прошедшие с тех пор, она почти не изменилась — только стала статной и даже царственной, если в доме были посторонние. А для своих осталась прежняя Глаша — юбка подобрана, чтобы не испачкать подол в хозяйственной беготне, икры крепкие, ступни широкие, все налитое, круглое, все выпуклости тела норовят разорвать ситцевое платье. Андрей подозревал, что Глаша сожительствует с отчимом, но ревности не испытывал и обиды тоже. Мать умерла слишком давно, и отчим — свободный человек.
— Андрюша, — пропела Глаша. — Заходи, чего ты стоишь.
Она поставила миску на землю и схватила чемодан — Андрей даже не успел удержать его. Свободной рукой притянула к себе его голову, наклонила, поцеловала его в щеку, с чмоком, весело. От нее пахло здоровым телом, солнцем, травой.
Ознакомительная версия. Доступно 54 страниц из 267
