— Меня зовут Скай. Скай Марч.
— Скай? Какое странное имя. Как?.. — Девушка показала на небо.[7]
— Совершенно верно. А вы?
— Жаклин Фарсезе.
Она протянула руку. Скай протянул свою, и девушка коротко и официально пожала ее, затем повернулась к пожилой женщине:
— А это моя бабушка, мадам Фарсезе. Grandmaman, je te présente Monsieur March.[8]
Старуха откинула с лица вуаль, шагнула к Скаю и взяла его за руку, но не в знак приветствия, а чтобы опереться, как он понял. Хватка костлявых пальцев оказалась весьма болезненной. Скай почувствовал, что не может заставить себя посмотреть женщине в глаза. Когда же наконец осмелился, изумленно пробормотал:
— Она же… Слепая?
— Да. Вы это только сейчас заметили?
— Да.
Теперь, стоя так близко, он хорошо разглядел глаза старухи и понял: то, что он принимал за свет, на самом деле являлось его отражением. Радужки были словно зеркала, и тьма, плескавшаяся в них, была лишена жизни.
Пожилая женщина о чем-то спросила Ская.
— Боюсь, я недостаточно хорошо владею французским, чтобы…
— Она говорит не по-французски, а на более древнем языке, языке нашего острова. На корсиканском, — пояснила Жаклин. — Бабушка спрашивает, можно ли ей дотронуться до вашего лица.
— Моего лица? — пробормотал Скай. — А зачем?
— Чтобы посмотреть вас.
Подумав, он кивнул и нагнулся к старухе. Жаклин что-то сказала, и клешнеобразная кисть отпустила Ская и поднялась к лицу. Он вздрогнул, когда слепая тронула его одной рукой, и вздрогнул снова, почувствовав прикосновение второй. Но оно не было неприятным. Пальцы осторожно скользили, ощупывая нос, скулы, рот, линию сросшихся бровей. Скай чуть поморщился, только когда они нырнули вниз со лба и легонько надавили на прикрытые веками глаза. Он непроизвольно вспомнил покойника в гробу и серебряные монеты. Вскоре нажим ослаб, старуха отняла руки и вновь уцепилась за Ская.
Женщина опять заговорила, и Жаклин перевела:
— Она чувствует, что вы видели Скуадру. Она говорит, что вы обладаете даром. Но этот дар может также быть и проклятием. Поэтому она рада… И одновременно переживает за вас. Говорит, она знает, что ваш дар причинил вам боль.
Возможно, причиной тому было прикосновение мадам Фарсезе, но у Ская вдруг сильно заболели глаза. В конце долгого путешествия его поджидала ночь, полная странных событий, сравнимых с теми, от которых он бежал. И здесь он встретил слепую женщину, за несколько секунд прочитавшую его как открытую книгу, а ее прелестная внучка предложила ночлег. Но пока Скай пытался облечь свою благодарность в слова, старуха снова заговорила, до боли сжав его руку.
— Но бабушка не может понять, откуда у вас этот дар, — пояснила Жаклин. — Очень немногие имеют его, даже здесь, на Корсике. И она никогда в жизни не слышала, чтобы чужестранец видел Скуадру.
Скай хотел вырваться — настолько яростно сжимала его запястье старуха; хотел отвести взгляд — так пристально смотрела она на него невидящими глазами, но обнаружил, что не может сделать ни того ни другого. Он должен что-то сказать ей в ответ… Но он совершенно не знал, с чего начать. Скай посмотрел на свою руку, на которой под костлявыми пальцами мадам виднелись четыре багровых шрама, так и не заживших до конца, и они напомнили обо всех тех событиях, что привели его сюда. Как же хотя бы попытаться объяснить все двум незнакомым женщинам в чужом городе посреди ночи?
Но слепые бездонные глаза требовали ответа. И, глядя прямо в них, Скай заставил себя заговорить.
— Мне доводилось беседовать со своими мертвецами, — мягко произнес он. — Я знаю, где их найти.
Он сказал это на английском, и, хотя старуха не говорила даже по-французски, она резко оборвала внучку, когда та взялась переводить. Скай догадался, что мадам Фарсезе прекрасно все понимает. Она наконец отпустила его руку и, опершись о Жаклин, позволила той подвести себя к порогу. Пожилая женщина отперла дверь, и изнутри вырвалась волна теплого воздуха с ароматом свежеиспеченного хлеба. Только сейчас Скай почувствовал, как же на самом деле проголодался и устал. Затем, когда хозяйки кивком предложили войти, он припомнил и другую причину, которая привела его в эти края. Об этом он вполне мог рассказать.
— Я ведь наполовину корсиканец, — проронил Скай, шагнув к дверям, и замер, потому что женщины также застыли на месте, хоть и не обернулись.
Они задали вопрос одновременно, одна шепотом, вторая — громче:
— Из каких мест?
— Из каких? Вроде откуда-то из этих краев. Точно я не уверен.
Снова шепот, тише, но и требовательнее:
— Как вас зовут?
— Я же представился. Марч.
— Нет, ваша корсиканская фамилия.
Скаю пришлось на мгновение задуматься: он сам узнал ее буквально несколько месяцев назад.
— Маркаджи, — ответил он. — Это фамилия моего дедушки.
Женщины одновременно повернулись к нему. Скай кашлянул.
— Может быть, я неверно произнес? Маркагги, так?
— Мар…
Старуха прошипела лишь первую часть фамилии, вторая потонула в громком крике, с которым мадам Фарсезе внезапно набросилась на Ская. Он даже и представить не мог, что пожилая женщина способна двигаться так резво. Только хорошая реакция спасла Ская, когда острые ногти просвистели в сантиметре от его глаз. Она собралась повторить попытку, и молодому человеку не оставалось ничего другого, как схватить ее за запястья. Женщина отчаянно билась и извивалась в его руках, и Скай совершенно не представлял, что же делать дальше. Единственное решение, пришедшее в голову, — оттолкнуть ее от себя. Толчок был совсем не сильным, однако старуха не удержалась на ногах, упала в объятия внучки, и вместе они опустились на ступеньку.
Несколько секунд воцарившуюся тишину нарушало только тяжелое дыхание всех троих.
— Что… Что это было? — выпалил наконец Скай.
Мадам Фарсезе, поникнув всем телом, плакала. Глухие рыдания вырывались, казалось, из самого сердца. Жаклин крепко обняла ее и успокаивала, укачивая, словно ребенка.
— Уходите, — гневным шепотом произнесла девушка. — Убирайтесь отсюда.
— Но что такого?.. Я ведь ничего не сделал.
Рыдания старухи стали громче, в них одновременно слышались горесть, чувство утраты и ярость.
— Вы назвали свою фамилию, — прошипела Жаклин. — Этого достаточно. А теперь уходите!
Скай попятился, глядя на женщин и все еще не веря в случившееся. Он развернулся и бросился бежать назад, к главной улице, к свету — прочь от этого воя, который, словно проклятие, разносил в ночи фамилию его предков:
