– Приказываю остановить казнь! Я – ваш новый интендант. Впредь ни одна казнь не будет проходить без моего на то разрешения.
Маркиз выразительно посмотрел на стоявших перед ним в первом ряду подслеповатого судью и главу городского магистрата в потертом пыльном камзоле с такими узкими отворотами, что его бы просто высмеяли в Версале. Тем ничего не оставалось, как поклониться новому интенданту и представителю короля.
Жоржу были абсолютно безразличны судьбы осужденных, но он не смог придумать в тот миг ничего более подходящего для демонстрации власти.
Мясника препроводили обратно в тюрьму, чем он был весьма доволен, а через неделю маркиз де Ланж лично подписал его освобождение. С того дня Люка Мясник стал служить у маркиза и вскоре сделался его телохранителем и правой рукой во всех делах, угодных и неугодных Господу. Он, видя в Жорже своего спасителя, так как с каменоломен еще никто не возвращался, был тенью маркиза, всегда готовый грудью защитить своего господина и исполнить его малейшее желание. Летиция поощряла этот союз, считая, что так ей будет спокойнее за обожаемого супруга.
– Смотри, Люка, вот твой маленький господин. Поклянись, что будешь служить ему так же верно, как и мне.
Мясник, неуклюже крестясь, глядя влюбленными глазами на младенца, улыбавшегося во сне беззубым ртом, произнес слова клятвы. Вечером того же дня он сильно напился в кабаке, но драться по уже установившейся привычке не стал, а лишь смотрел вокруг себя мутными от алкоголя и счастливыми глазами, словно он увидел нечто прекрасное. Сидевшие за соседним столиком пьянчуги удивленно косились на Мясника, а у того в памяти стоял образ улыбающегося во сне младенца, красивого, как ангел небесный.
Глава втораяЕГО ОТЕЦ
Обычно после родов внешность женщины меняется к худшему, но Летиция оставалась все такой же изящной, грациозной и красивой, какой и была, лишь только бедра немного округлились. А вот маркиз сильно изменился, и не только внешне, но и внутренне. Так как супруга почти все свое время уделяла ребенку, Жорж, предоставленный самому себе, стал все больше предаваться забавам и утехам сомнительного свойства.
Вначале маркиз де Ланж увлекся вполне невинным для того времени занятием всякого молодого аристократа, а именно охотой. Он часто вскакивал на рассвете, когда солнце только-только поднималось над виноградниками, одевался с помощью старого камердинера и выбегал во двор замка, где его уже ждала оседланная лошадь, свора лающих и путающихся под ногами гончих, заспанные загонщики и ухмыляющийся рыжий Мясник, в любое время года одетый в кожаную куртку цвета ржавчины, кожаные штаны и подкованные сапоги, высекавшие искры из городской мостовой. Кавалькада во главе с маркизом уносилась прочь от пеленок, нянек, докторов и хозяйства. Уносилась в поля, где можно раздольно промчаться по крестьянскому посеву мимо сгорбленного трудом поселянина, заломившего шапку перед интендантом. Уносилась в леса, где лесник еще вчера присмотрел семью дикого кабана, которого гончие уже почуяли и взяли след, а лошадь, грациозно огибая деревья, ускоряла свой бег, словно чувствуя возбуждение седока, предвкушавшего кровавое побоище.
С охоты Жорж возвращался поздно. Он на цыпочках пробирался в спальню супруги и склонялся над роскошной колыбелью с балдахином и золотыми кисточками по краям, стоявшей около огромной кровати. Там, в колыбели, весь в кружевах и нежнейшем шелке, спал малютка сын. Де Ланж бережно брал сына на руки, и тот, будто чуя отца, немедленно просыпался и серьезно глядел своими нежно-голубыми глазенками на Жоржа. Удивительно, но Антуан никогда при этом не плакал, словно боясь разбудить мать. Это были самые прекрасные минуты в жизни маркиза. Минуты первого общения отца и сына, по-настоящему мужского общения.
Именно такими и были первые воспоминания Антуана об отце. Маркиз вспоминался ему бледным из-за неясного лунного света, проникавшего в спальню из узкого окна, с липкими потными волосами. От одежды де Ланжа одуряюще пахло порохом, конским потом, собаками, костром, лесными ароматами, свежим мясом и кровью убитого животного. От этих разнообразных запахов, теперь навсегда связанных в сознании ребенка с настоящим мужским ароматом, у Антуана начинала слегка кружиться голова, и он смешно морщил свой маленький носик.
Отец раскрывал рот, легонько дул Антуану в лицо, и ребенок начинал тихо смеяться.
Со временем де Ланж стал собирать в замке соседних молодых дворян, таких же страстных охотников. Кавалькада в иные дни, особенно когда лесник заранее уведомлял хозяина об обнаруженном им олене-трехлетке, насчитывала до пятидесяти человек. Все они составляли как бы маленький Версаль, круг приближенных к представителю короля особ. В такие дни внутренний двор родового замка Мортиньяков едва вмещал охотников, их коней, свору собак, слуг, загонщиков и просто любопытных, собиравшихся посмотреть на великолепный выезд интенданта.
Летиция в сопровождении нянек выносила тщательно закутанного Антуана на балкон, откуда он, сидя на руках у матери, с любопытством наблюдал своими круглыми и синими, как небо в солнечный летний день, глазами за сборами отца. Охотники грубо перешучивались, как это обычно бывает, когда собирается компания мужчин для чисто мужского развлечения, кони ржали, толкая друг друга лоснящимися боками, собаки поминутно грызлись, нервно принюхиваясь к воздуху в ожидании гона, слуги маркиза в парчовых ливреях ловко разносили между охотниками подносы с бокалами, с невозмутимыми лицами лавируя среди толпы. Наконец к гостям выходил сам Жорж де Ланж. За ним неотступно следовал Люка Мясник, возвышавшийся над гостями почти на голову. Старый камердинер тут же подносил маркизу бокал вина. Жорж поднимал бокал в сторону Летиции, как бы провозглашая тост, выпивал вино и с нетерпением смотрел на супругу. Летиция взмахивала платком, объявляя начало охоты. Главный загонщик громко дул в охотничий рог, все садились на коней и выезжали из замка. В эти минуты поднимался такой страшный шум, что Летиция, боясь за ушки маленького Антуана, сразу же уносила его прочь с балкона.
Вскоре после рождения ребенка у супругов появилась мысль о возвращении в Версаль. Мысль, поданная Летицией, сидевшей тихим вечером перед камином с шитьем на коленях, заключавшаяся в получении максимального дохода от интендантства, привела маркиза, который играл с малюткой на брошенной на пол шкуре медведя, в полный восторг.
– А собственно говоря, ma cherie, что мне делать в этом интендантстве? – отвлекаясь от забавы, спросил Жорж. – Всю работу выполняет старина Фронтен. Правда, ему теперь придется немного попотеть, раз мы решили выжать из этих виноградников хотя бы миллиона два.
– Думаю, mon amour, тебе надо присмотреться к наместнику, – как бы вскользь посоветовала, не отрываясь от вышивания, Летиция.
– Ты думаешь, дядюшка Фронтен меня обманывает? – всполошился маркиз.
Антуан, сидевший на шкуре медведя перед камином и внимательно слушавший разговор родителей, заскучал и, чтобы развлечься, ухватил что есть сил своими маленькими ручками маркиза за палец. Его миниатюрные ноготки, словно бритвы, вонзились в кожу. Из ранок брызнула кровь, маркиз взвыл, пытаясь выдернуть палец, но сын держался за него крепко, весело смеясь шутке. Кровь потекла между пальчиками ребенка по маленьким ладошкам, нежным и розовым, устремляясь вниз к локотку и вырисовывая на ручке Антуана алую дорожку.
