Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 99
Иван пинал его ногами, пока мальчишка не перестал извиваться – похоже, он не смирился, а просто потерял сознание.
Иван посмотрел на укушенную руку, криво ухмыльнулся и сказал:
– Вот теперь верю, что мой! – Отсосал кровь из раны, сплюнул и заорал на женщину: – Чего сидишь, дура?! Скидай с саней свои шмотки! При ём будешь жить, а то ить загрызет, гаденыш!
Чипат – бывший владелец огромного стада, бывший глава многочисленного семейства – уезжал от зимовья один. Оленя второй упряжки он привязал к задку своих санок. Животному легче не стало: вместо двух людей оно везло теперь целый ворох сушеной рыбы. Эту рыбу осенью не успели догрызть черви, потому что наступили холода. Чипат надеялся, что с помощью этого собачьего корма кто-нибудь из его людей сможет дожить до весны. А потом он наймется пастухом к соседу. Если, конечно, и того не разорили проклятые чукчи…
* * *
То зимовье вскоре было заброшено – за дальностью пути и малой выгодой. Иван Малахов вернулся с вновь обретенной семьей в Нижнекамчатский острог. К тому времени доведенные до ручки казаки сместили Владимира Атласова с должности приказчика, посадили его под арест, а имущество конфисковали. Впрочем, в последующие годы Ивану хватило приключений – вместе с Данилой Анциферовым и Иваном Козыревским он участвовал в заговорах, созывал казачьи круги, арестовывал приказчиков, усмирял бунты камчадалов и плавал на Курилы. Осенью 1712 года московский дворянин Василий Колесов начал расследование убийства трех приказчиков, случившегося годом раньше. Данила Анциферов к тому времени погиб от рук авачинских ительменов, а Козыревскому и Малахову удалось доказать свою невиновность, скорее всего не бесплатно.
Других сыновей у Ивана Малахова не было, так что со временем он привязался к ительменско-корякскому мальчишке и обвенчался с его матерью. Мотаясь с отцом по Камчатке, Митька успел пожить во всех трех русских острогах – Большерецком, Верхне– и Нижнекамчатском. Детворы в них хватало, и вся она была метисной, поскольку большинство матерей были ительменками, а русские отцы-казаки на самом деле часто оказывались полуякутами. Тем не менее детско-подростковая иерархия была здесь очень жесткой. Верхнее место в ней занимали те, кто мог считать себя «русским». Не последнюю роль в этом самоутверждении играл язык: если пацан хорошо говорил по-русски, значит, отец его признал – не от мамы же он научился! Держались такие ребята особняком и всех остальных презирали. Митьке ужасно хотелось в «русскую» компанию, но языка он почти не знал. К тому же его светлые волосы с возрастом сменились темными – почти как у ительмена или якута.
Для начала он отказался говорить и понимать по-ительменски и по-корякски. В компании сверстников больше отмалчивался и, чуть что, лез в драку, даже если был слабее. Он как губка впитывал русскую речь, подслушивая разговоры отца и других казаков. Потом при любой возможности повторял запомнившиеся слова и фразы. Одному этим заниматься было скучно, и Митька придумал себе собеседника – такого же, как он, пацана, только совершенно русского. Его звали Димка. Они привыкли друг к другу и как бы росли вместе – Митька и Димка.
Митька привык скрывать свое знание двух местных языков и со временем обнаружил, что это очень выгодно: как хорошо, когда понимаешь тех же камчадалов, а они об этом не догадываются! Правда, в росписи казачьей службы есть «хлебная» должность – толмач, но, чтобы занять ее, нужно дать начальнику большую взятку – окуп. При этом казенных переводчиков требуется немного, а желающих хоть отбавляй.
Относительно благополучная жизнь камчатских служилых продолжалась недолго. Летом 1715 года в Нижнекамчатский острог прибыл новый приказчик – пятидесятник Алексей Петриловский. Свою практически ничем и никем не ограниченную власть он решил использовать на всю катушку – батоги, кнут и вымогательство с помощью пыток сделались для казаков обыденными явлениями. А уж что он творил с ительменами, просто не поддавалось описанию. Сместить с должности этого алчного зверя без насилия было нельзя – возле него кормилась команда верных приспешников. Тем не менее после года его правления бунт назрел. Немало, наверное, пролилось бы крови и полетело голов, если бы не Иван Малахов. Он публично высказал приказчику, кто он есть пред людьми и Богом. И, конечно, угодил под батоги…
Когда Иван терял сознание, его обливали водой, и Петриловский требовал публичного раскаянья. Но Иван только ругался. Кончилось дело тем, что доведенный до бешенства приказчик схватил подвернувшиеся под руку вилы и всадил ржавые острия в бок служилому. Иван принял мученическую смерть, а Петриловский в тот же день был арестован – никто не решился встать на сторону убийцы. Он провел в заключении на Камчатке четыре года, а потом был переправлен в Якутск, где над ним состоялся суд…
Как убивали отца, Митька не видел. По требованию Козыревского парня заперли в бане. Когда он, разломав крышу, выбрался на волю и прибежал на площадку перед приказной избой, все было кончено. Он не сразу поверил, что окровавленный кусок мяса на козлах и есть Иван Малахов.
Казачий круг избрал нового приказчика Нижнекамчатска – якутского посадского Козьму Вежливцова. Арестованному Петриловскому обязательно нужно было сохранить жизнь, и новый начальник услал молодого Малахова служить на другой край Камчатки, в Большерецкий острог, – как говорится, от греха подальше. Митьку недавно поверстали в казачью службу, и ослушаться приказа он не имел права. Кроме того, ему нужно было вступить во владение отцовым наследством.
Все поселения на Камчатке – и русские, и туземные – назывались «острогами». Большерецкий острог включал в себя крепость – четырехугольник метров сорок на сорок, образованный бревенчатой тыновой стеной и задними стенами приказной избы, амбаров и аманатской «казенки». В стене были ворота с проезжей башней. Возле крепости располагалось полтора десятка русских дворов, множество балаганов – шалашей-лабазов на высоких сваях – и несколько ительменских земляных юрт.
Избушка Митьке досталась невеликая, но добротная. При ней обитали пять отцовских холопов. Эти камчадалы попали в рабство еще в детстве, теперь они выросли, обзавелись семьями, построили себе «юрты» и балаганы. Помимо обслуживания хозяев они занимались здесь своим обычным делом – заготавливали рыбу, сарану, кипрей, «сладкую траву», крапиву, ягоды, дрова. И отец и сын Малаховы редко бывали дома, так что всем хозяйством руководила Митькина мать – командовать бывшими соплеменниками ей ужасно нравилось. Однако после смерти русского мужа ее интерес к жизни начал быстро угасать. Вскоре она приняла добровольную смерть, хоть и была крещеной, – у ительменов такой поступок считался вполне допустимым. Митька горевал не сильно, поскольку с матерью близок не был.
Оказавшись единственным хозяином имущества, Митька некоторое время присматриваться к холопам – разбегутся или нет? Не разбежались, и он решил их сильно не утруждать, а то ведь зарежут как-нибудь ночью – такие случаи бывали. Однако он поставил своим рабам условие: чтоб жратва всегда была в запасе, чтоб в доме прибрано, чтоб летом бат (долбленая камчадальская лодка), а зимой ездовые собаки и нарты всегда были наготове. Ну, и женщины-девушки к услугам – по потребности хозяина. Камчадалы не возражали: такая жизнь – без ясака и податей – была, наверное, для них слаще, чем воля. Митька же оказался избавлен от бытовых хлопот. Его хозяйство было почти натуральным – прибыли не приносило, но и вложений не требовало. Единственное, без чего нельзя было обойтись, это железные инструменты.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 99
