В маленьком домике во Фленсбурге, недалеко от собора, в гостиной висела фотокарточка моряка. Это была карточка очень плохого качества, изрядно потертая, но, тем не менее, дававшая представление о внешности того, кто на ней был изображен. Для того, кто знал юного Ади, было крайне удивительно опознать на фото его же тридцатилетнего. Скорей уж наоборот — логичнее было бы увидеть детское фото взрослого человека. Но это было именно так. А изображен был на фото не кто иной, как Георг Ройтер — отец Хельмута, стало быть, дед Ади. Его Хельмут не помнил, и помнить не мог, потому что он ушел в последнее плавание за месяц до его рождения. И так и не вернулся. Шла война. И в доброй половине фленсбургских домов такие же фотокарточки оказывались в траурных рамках. Для моряка — море и мемориал, и надгробие. Мать мало говорила об отце. Похоже, она сама много не знала. Выйти замуж за моряка во Фленсбурге — то же самое, что для жительницы Обераммергау[12]выйти замуж за актера-любителя…
А то, что в тайну и боль его жизни посвящен Рёстлер? Ну и что? В конце концов, Ройтер — морской офицер, да не просто морской офицер, а подводник, наверняка его кандидатуру обмусолили в гестапо как положено, со всех сторон. А связь, пускай и вне брака, но не с чешкой же, а с судетской Volksdeutsche, даже престижна — в общем, в досье это все должно быть. Даже в двух досье. Даже, наверное, в трех. (У папаши — тоже.) Конечно, были в их отношениях и сомнительные моменты, но с точки зрения офицерской чести — все соблюдено. Он же не отказывался от отцовства, наоборот, можно сказать, руку и сердце предлагал этой сучке… Не взяла. Гордая… ну ладно, война все по местам расставит. Дело еще осложнялось тем, что Анна Демански была наследницей одного из самых больших в рейхе состояний, а Хельмут Ройтер во времена их бурного романа всего лишь студентом из Дармштадта. Ну а сейчас, увы, пока всего лишь лейтенантом Кригсмарине.
Глава 2
ИСТОРИЯ ОБЕРФЕНРИХА И ИОАХИМ ШЕПКЕ
Еврей — это тот, кого другие считают евреем.
Жан Поль Сартр
В тот вечер не просто лил дождь. Казалось, что именно сегодня наступил всемирный потоп… Жалкие «дворники» служебного «Вандерера» едва справлялись со своими нехитрыми обязанностями. С крыши гарнизонной гауптвахты лились настоящие потоки, ну почти как со шпигатов эсминца, который выполз на гребень волны, только что разбив носом очередной вал. Под этим ливнем, кутаясь в штормовые кожаные куртки, в конторское помещение гауптвахты нырнули две темные фигуры. «Вандерер» остался их ждать. «Мотор не глуши!» — распорядился один из них. Это был пункт, по которому во флоте не было единомыслия. Инструкция предписывала экономить горючее. Причем весьма жестко. Не было только определенности в том, что значит «экономить». Некоторые командиры велели глушить двигатель сразу же, даже когда стояли в очереди на КПП, другие, не без оснований, полагали, что на короткой остановке машина расходует бензина куда меньше, чем при постоянном «старт-стоп», и поступали точно наоборот. Ройтер принадлежал ко вторым.
Внутри было ну хотя бы сухо. А остальное… «губа» она «губа» и есть, хоть в Киле, хоть в Данхольме.
— Лейтенант Ройтер! — представился новоиспеченный командир U-Boot. — Я имею предписание получить на руки заключенного 246.
— А… жида… — протянул, зевнув, вихрастый рыжеватый оберлейтенант военной полиции. Перед ним на столе лежала слегка помятая вчерашняя газета. Он явно скучал. — А зачем он вам?
— Не понял… какого жида? Мне нужен оберфенрих Адольф Карлевитц.
— Ну вот… Я и говорю… Ранке!! — громко крикнул оберлейтенант в коридор. — 246-го на выход с вещами!!!
Унтерхорст и Ройтер недоуменно переглянулись. Что еще за новости? Еврей? В Кригсмарине? Лейтенант поднес бумаги к тусклой электрической лампочке. И Ройтер не без удовольствия увидел, как лицо его стало бледнеть и вытягиваться.
— Боже, кому это он так понадобился… — пробормотал оберлейтенант, рассматривая подпись. — Генерал СС! С ума сойти… — медленно проговорил он, машинально застегивая верхнюю пуговицу кителя.
— Ну да.
Рёстлер постарался. Хотя, наверное, для того чтобы освободить оберфенриха, было бы достаточно требования капитана порта.
Дверь лязгнула, и на пороге появился заключенный 246. «Это жид? — про себя подумал Ройтер. — Это шутка, наверное». В помещение канцелярии вошел молодой человек, лет 25 — несомненно, многовато для оберфенриха. Острые черты лица и допустимая в Кригсмарине эспаньолка выдавали некоторые характерные черты средиземноморского расового типа, но евреем его можно было бы назвать с большой натяжкой.
Ройтер, когда знакомился с его личным делом, немало удивился несообразности количества заслуг и их весьма скромной оценки руководством. Карлевитц успел отличиться в Испании, будучи вахтенным на эсминце, имел вторую квалификацию медика, диплом фармацевта…
— Оберфенрих! За что вас арестовали? — поинтересовался будущий командир.
— Вызвал на дуэль офицера… — устало-безразлично отозвался Карлевитц. Он, видимо, устал давать идиотские объяснения по нескольку раз на дню.
— За что??? — вырвалось у Унтерхорста. Их взгляды с Ройтером неожиданно пересеклись. Взгляд старпома уже выражал осознание собственной вины — он перебил командира.
— За то, что он назвал меня жидом…
— А какие-то основания у него к этому были? — «Бред какой-то, при чем тут жиды?» — подумал Ройтер…
— Я — «мишлинге», — мой отец еврей…
— О как! — вырвалось у Унтерхорста.
Теперь хотя бы становится понятно, что к чему. У парня нет «Исключительного разрешения» второй ступени,[13]но с флота не уходит. Ройтер на уровне какого-то инстинкта испытывал симпатию к людям, идущим наперекор судьбе. По крайней мере они достойны уважения куда большего, чем разные представители «флотских династий». У тех уже все схвачено с рождения практически. Раз папа адмирал — то и сын как минимум фрегаттенкапитан. Насмотрелся он на таких в Мюрвике.
— Сколько лет служите вахтенным?
— Два года. На тральщиках, на эсминцах.
— Когда овладели специальностью «медик»?
— Я, можно сказать, потомственный медик… У нашей семьи аптека в Дрездене.
