И не успела я пожалеть о столь красноречивом своем выпаде, как мой собеседник резко бросил:
— Я — Тот, Кто Знает. Скажи спасибо, дурочка, что Я есмь любовь и сострадание.
Во многих отношениях разговор с Богом подобен беседе с главной редакторшей: мало того, что за тобой никогда не оставят последнего слова, так еще и будут бессовестно тобой манипулировать. Когда я попыталась оправдаться (почему, если мне повезло родиться под счастливой звездой, что никак от меня не зависело, я не заслуживаю рая?), Бог тут же наподдал мне:
— Вы же умная женщина, ПОП. И наверняка догадываетесь, что вас ждет в «мире ином»? Девяносто девять процентов тамошних обитателей куда хуже вас. Как они посмотрят на дамочку, которая в сорок лет повизгивает от восторга при виде фотографии Джуда Лоу[5], у которой на все наперед готов ответ, а волнует ее по-настоящему лишь вопрос о том, будет ли бирюзовый цвет писком моды в зимнем сезоне. Да вас на клочки разорвут.
Я возмутилась: как можно говорить о моей профессии таким избитым языком! Как можно меня, журналистку, всю жизнь посвятившую служению женщинам, считать претенциозной дурой? Тут я опустила глаза и увидела, в каком жалком состоянии оказался мой французский маникюр после трагедии. К горлу подступили рыдания.
Помолчав, Бог продолжил:
— ПОП, вы сами знаете, что с вашей жизнью что-то не так. С вашими данными можно было бы придать существованию больше смысла. Поставить перо на службу обездоленным и отверженным. К счастью, не все потеряно. Если вы попадете в рай, я сделаю вам предложение, и вы сможете жить, а не имитировать жизнь…
Я содрогнулась. «Быть, а не казаться» в его понимании наверняка означает сидеть в спортивном костюме и часами читать «дипломатический мир», а не щебетать с приятельницами в кабинете педикюрши. Бог — он явно что-то задумал — продолжил с милой улыбкой:
— …Многие из тех, кто попал в вечность задолго до вас, замечают, что духовная жизнь здесь весьма богата, а вот возможность развлечься предоставляется не очень часто. Молодых женщин здесь немного, но для них время тянется особенно долго. У меня давно появилась мысль выпускать для них газету в полуженском-полуновостном формате. Разумеется, серьезное издание, но в самом современном стиле. Поскольку Франсуаза Жиру мое предложение отклонила — я и теперь не понимаю почему, — мне весьма нужен профессионал пера. Как только я увидел ваше досье, мне все стало ясно…
Он вдохновенно воздел вверх указательный палец и радостно спросил:
— Не хотите стать главным редактором издания «Крылья, журнал высокого полета»?
Приплыли… Напудренная физиономия Бога-Карла сияла от удовольствия. А у меня в голове мелькали заголовки его мечты. Обложка с фотографией матери Терезы, золотыми буквами написано: «Эксклюзивное интервью: молоденькая святая открывает нам свое сердце». Внутри игра-тест: «Кто вы, Любовь или Дар?» за подписью Франциска Ассизского, статья о моде Марии Магдалины, психологические записки Жанны д'Арк «Чем заниматься, войной или любовью, нужно ли выбирать?» и, само собой разумеется, советы по вязанию Терезы из Лизье «Свяжи сама накидку из конопли». И так пятьдесят два раза в год в течение… вечности, под началом директора издания, одержимого манией величия и имеющего на это полное право. Так, посмотрим. Иисус родился 25 декабря, значит, Козерог, следовательно, дьявольски неподходящий руководитель для Рака, то есть для меня. Нечего удивляться, что эта хитрая бестия Франсуаза Жиру уклонилась от такой чести.
— Я… польщена вашим доверием. Увы, у меня никогда не получалось никем руководить, решать за других, что им делать. Я сама с трудом следую собственным советам. Куда уж тут возглавлять вашу редколлегию.
— Ну-ну, вы себя явно недооцениваете. Вы действительно никогда не стояли во главе команды, но ваша семья — настоящее маленькое предприятие, и вы руководите им мастерски! Когда вы познакомились с будущим мужем, он клялся, что скорее сядет на кол, чем женится, а семнадцать лет спустя выглядит счастливейшим отцом семейства.
Я чуть не захлебнулась адреналином: Пьер, дети, что с ними теперь будет? Который час? 16.07, но какого дня? Вторник… Только не это! По вторникам Афликао, наша «домашняя» лиссабонка, ходит на курсы по ненасильственному общению, значит, я должна забрать Адель. Черт, нужно было сразу предупредить, что я никогда не смогу вовремя приходить за ребенком. По мобильному отсюда вряд ли удастся дозвониться. А Богу объяснять — только время зря тратить. Ну как втолковать Всевышнему, что мы, земные люди, у которых нет впереди вечности, живем, складывая время по кирпичикам, каждый из которых совершенно автономен, и, если их не держать железной хваткой, все рухнет в тартарары? Пора было сворачивать беседу.
— Управлять вашим женским журналом я, пожалуй, не смогу. Какова альтернатива?
— Я предлагаю вам вернуться туда, откуда вы пришли. Но при одном условии: вы радикально измените ваши взгляды и образ жизни. Станете лучше, глубже, великодушнее, восприимчивее к Другому. Чтобы постичь то Главное, о чем я вам говорил. Живите на земле и будьте достойны тех, кто находится в раю. И без фокусов. Если попытаетесь вернуться к прежнему скверному образу жизни, я немедленно доставлю вас сюда… окончательно. ПОП, я даю вам возможность превратить вашу жизнь в предназначение. Это будет тяжело: вы будете продвигаться наугад, вам придется столкнуться с холодностью и непониманием, вы станете спотыкаться, даже падать… но я не оставлю вас в одиночестве. У вас будет мало времени, и вам придется самой понять, чего именно я от вас жду и в какие сроки вам следует уложиться. Где бы вы ни были, я повсюду незримо буду рядом с вами, дабы вокруг вас сияли Красота и Добро.
Это было больше, чем я ожидала. Но я тут же ухватилась за единственную возможность очнуться от кошмарного сна и торжественно пообещала, что очень скоро сама святая Тереза в сравнении со мной покажется последней потаскухой.
— Мне не терпится на это взглянуть. Удачи, святая Пустышка. — Карл Лагерфельд улыбнулся.
Потом свет погас.
День первый
Смертному не дано узреть Бога, но он видит дела Его.
Аристотель
Открыть глаза оказалось делом столь же мучительно долгим, как включить один из ноутбуков, которые закупила для журналистов «Модели» наша щедрая главная редакция. Мне пришлось прыгнуть обеими ногами на сетевую клавишу своего мозга, чтобы приподнять веки и через некоторое время различить едва заметное пятнышко в какой-то зеленоватой дымке. Приблизившись, оно превратилось в омерзительно морщинистую, как у обезьяны, физиономию испанской дуэньи с полотна Гойи. «Черт! Надеюсь, это не зеркало», — успела подумать я, и тут в уши мне ворвался пронзительный вопль:
— Очнулась, очнулась! Идите скорее сюда!
Через несколько секунд в поле моего зрения вместо странной женщины оказался мой муж. Одет он был в рубашку с мятым воротником и бесформенную куртку. Из-за седины в отросших волосах Пьер казался старше своих лет, а оплывший подбородок выдавал многолетнюю верность любимой диете — красное вино с савойским сыром, — которую он называл «критской», а я — «кретинской». При обычных обстоятельствах я бы подумала: «Ну и ну, что за расхристанность!» — но сейчас умилилась: «Какой же он красивый». Это правда. Мы вместе уже пятнадцать лет, и мой муж сногсшибательно красив. Мне тут же захотелось ему об этом сказать, но я лишь пробулькала что-то вроде «гррблбл», как больные с многочисленными травмами из сериала «Скорая помощь».
