Сзади послышалась легкая возня, кто-то из солдат вполголоса сказал: «Ну ты!» — а этот опять повторил свое «Да нет же». Солдаты протопали к выходу, и через некоторое время в коридоре бродяга резко и жалобно вскрикнул.
Прыгнув к двери, я рывком распахнул ее, рявкнул в коридор: «Пальцем не трогать!» — и вернулся к окну.
Время подумать… Кому оно действительно требовалось, так это мне.
Убеленная снегом равнина действительно походила на чистый лист. Сиротливо чернела вдали деревня, и щетинился лес у горизонта. Из-за леса медленно ползли тяжелые облака, полные мокрого снега, дождя со снегом и просто дождя — всего, чем природа в изобилии одаривает Даугтер в конце зимы.
Вот и добрались до меня. Даже все равно, кто именно из братьев. Добрались. Хотя почему же все равно? Они очень разные, мои драгоценные братья, и цели у них всегда были разные. Это только против меня они объединились тогда, первый и, скорее всего, последний раз в жизни.
До сих пор тошно вспоминать сражение у Нэдльского леса. Какой выпал редкостный случай покончить сразу с обоими. Изумительно хороша была позиция. Если бы только Рыжий не предал меня… О его дурной привычке переходить на сторону противника в самый разгар боя поговаривали давно. Однако я решил, что выбора нет. Неизвестно, на что я надеялся, размещая его полк в засаде для решающего удара. Сейчас только одно объяснение нахожу — молод был и глуп безмерно. Я дешево отделался — ранен был легко, сумел вовремя скрыться, и король Йорум клятвенно обещал помочь. Однако по прибытии к королю выяснилось, что ни одного солдата он мне не даст, а даст только весьма обширный участок земли на северо-западной окраине королевства, где я смогу жить в свое удовольствие вдали от злобных братьев и рыжих предателей. Взамен благодетель ничего не требовал. Я должен был жить там безвыездно и, по туманному выражению короля, «придерживать эти земли», потому что у него самого до них «руки не доходят». Короче говоря, требовался сторож для крепости, которую какой-то ретивый не по уму предок короля Йорума воткнул среди болот на самом краю обжитых земель. Оскорбленный, я отказался наотрез. Тогда король, болезненно улыбаясь, прошелестел, что, наверное, не стоит из-за меня, неблагодарного, ссориться с Алмиром и Руном, нужно им меня немедленно выдать и обрести тем самым надежных союзников, пусть и мелких.
Нечего и говорить, что на рассвете следующего дня я скакал в Даугтер во весь опор. Со мной ехал королевский Посланник и четверо мрачных воинов в черных плащах — не то его свита, не то мой конвой. Был с нами еще Фиделин — горбатый старый дурень, он всегда состоял при мне, сколько я себя помню.
Мчались мы лихо, равнина так и летела под копытами, и я думал, что бежать из Даугтера будет нетрудно, погоня собьется со следа на необъятных этих просторах. Главное — не заблудиться самому, поскорее выбраться из королевства, а там рукой подать до владений Германа Гарга, последнего моего друга и последней надежды. Эти мысли радовали меня весь день, но с наступлением сумерек они куда-то подевались — и пришла смутная тревога. Чем больше темнело вокруг, тем неспокойнее становилось у меня на душе. Я всегда любил Равнины, и всегда было мне там спокойно и вольно. Но в те несколько дней и ночей по дороге в Даугтер что-то со мною случилось.
Всю первую ночь я просидел у костра, не смея оглянуться в темноту — мне казалось, что там, за зыбким кругом света, ничего нет. Пустота. Безмолвная, всепожирающая, терпеливо ждущая пустота. Я боялся встретиться с нею глазами. Я боялся пошевелиться, чтобы не выдать ей своего присутствия. Как благодарен я был суровым моим провожатым за то, что караулили меня, сменяясь каждые два часа, сонно таращились в огонь и не оставляли меня один на один с ночью.
На рассвете стало еще хуже. Равнина медленно проступала из мрака, но это была совсем не та равнина. Слишком безжалостный утренний свет, слишком огромное пространство. Я был открыт со всех сторон и со всех сторон уязвим — крошечный и совершенно беззащитный перед лицом несметных врагов, бывших, настоящих и будущих.
Я корчился под плащом, сжимаясь в плотный комок, и внутри у меня что-то съеживалось и умирало. Хотелось стать как можно незаметнее, а еще лучше — исчезнуть совсем, чтобы ничего не осталось. Рядом метался Фиделин, крича: «Гады! Подлюги! Чем опоили господина, сволочи?»
К Даугтеру подъезжали шагом. Лил дождь. Я лежал на мокрой гриве коня, стиснув зубы, чтобы не взвыть. Мои провожатые многозначительно переглядывались. Фиделин причитал. Стены, думал я, единственное мое спасение сейчас, добротные каменные стены. Комната, где можно запереться, и никаких окон. Разве что с видом на внутренний двор.
В этих местах начинались непроходимые топи, тянувшиеся до самого горизонта и, как говорят, до самого побережья. Крепость стояла на пригорке, широким мысом вдававшемся в болото. Сквозь дождь я разглядел две темные приземистые башни со щербатыми бойницами, потрескавшуюся стену и заплесневелые щелястые ворота.
В крепости имелся гарнизон — десятка два необученных, обалдевших от безделья деревенских парней, а также пожилой алкоголик комендант, ссыльный граф, в прошлом, очевидно, изрядный вольнодумец. Посланник сунул ему под нос какую-то бумагу с королевской печатью и на другое утро увез его с собой.
— Вы вот что, молодой человек, — сказал мне граф на прощанье, — постарайтесь не задерживаться здесь. Вы понимаете, о чем я… Иначе отсюда одна дорога. — Он покосился в сторону конвоя. — Нельзя ломаться под ударами судьбы. Действуйте, и да поможет вам Бог.
Бог, впрочем, не спешил с помощью. Через какое-то время я научился смотреть на Равнину из окна, но о том, чтобы выйти за крепостные стены, нечего было и думать.
Довольно простая и элегантная получилась мышеловка. Здесь, в Даугтере, меня мог взять голыми руками всякий, кто не сумел этого сделать раньше. Даже кто-нибудь из моих бывших друзей. Новостей я, разумеется, не получал и начисто утратил представление о том, кто мне теперь друг, а кто враг.
Оставшееся в моем распоряжении воинство было сонным и невозмутимым. Лохматые парни целыми днями играли в кости, вяло переругивались, и ничто не могло омрачить безмятежную зелень их глаз. Когда я потребовал показать оружие, мне было предъявлено несколько тесаков, намертво приржавевших к ножнам, и три зазубренных бандитских ножа. Выяснилось, что больше всего здесь уважают кулачный бой и о воинском искусстве не имеют понятия вовсе.
Анч и Хач, рослые близнецы, немного развеселили меня, показав, как умеют сражаться на ухватах. Я объявил, что намерен сделать из них всех настоящих воинов и, пока они таковыми не станут, не будет у них свободного времени даже на то, чтобы поковырять в носу.
С крепостью было сложнее. Сляпали ее в незапамятные времена какие-то безрукие недоумки, и теперь она разрушалась на глазах. Деревянные лестницы угрожающе шатались, из стен сами собой вываливались кирпичи. Крыша давно и безнадежно протекала. Во всем Даугтере для жилья были пригодны всего несколько комнат в нижнем этаже, а о боевой готовности крепости и говорить не приходилось. Ворота можно было выбить одним пинком. Все попытки поправить хоть что-нибудь заканчивались одинаково — на следующий день разрушений становилось еще больше. Крепость, похоже, твердо решила развалиться, невзирая ни на что. И я оставил ее в покое. У меня было двадцать солдат, я был готов дорого отдать свою жизнь, а драться можно было и на руинах.
