Поток иссяк, хотя Стелла еще смаргивала отдельные слезинки.
Габриель умела разгадывать ребусы и знала, что это значит: «Расскажи мне что-нибудь, все равно что».
— Сегодня солнечный день. Отсюда не видно, но солнце светит.
— Ты на машине приехала?
— Да.
— Где ты ее оставила?
— На больничной стоянке, там много места.
— У тебя новое платье.
— Я его купила в Боукоке, на распродаже. Ты знаешь, отсюда, из окна, видно Хай-стрит, и ботанический сад, и Институт…
— Я не смотрела.
— Как ты себя чувствуешь?
— Ужасно.
— Что случилось? Или тебе не хочется…
— Джордж был пьян. Он выскочил. Потом вытащил меня.
— Все хорошо, что хорошо кончается, — сказала Габриель, надеясь, что эта затасканная фраза выведет Стеллу из себя и заставит сказать еще что-нибудь.
— Это я виновата, — сказала Стелла.
— Неправда, я уверена.
В семье часто обсуждали положение Стеллы, то, как она терпит истерики и измены Джорджа, как неколебимо убеждена, что ее любовь его исправит. Она все время надеялась, выискивала мелкие признаки улучшения. Странно, подумала Габриель, как глупа может быть умная женщина. Она думает, что если все прощать Джорджу, это каким-то образом поможет ему исправиться.
— Я с ним спорила, — не сдавалась Стелла, — Я кое-что ляпнула и разозлила его. Потом машина потеряла управление.
— Джорджа легко разозлить!
— Вчера ночью он был совершенно не в себе.
— Он всегда не в себе и всегда будет не в себе. Когда-нибудь он слишком далеко зайдет.
— Если это случится, ему станет лучше.
— Ты имеешь в виду, он раскается?
— Нет.
— Ты вечно придумываешь для него всякие оправдания, ему все сходит с рук, его всегда прощают, и первая его прощаешь ты!
— Это большая честь для меня — прощать его первой.
Какая же она лицемерка, подумала Габриель, и все-таки она искренна. Бывают ли искренние лицемеры? Да, и они — самые несносные. Стелла, конечно, странная, как инопланетянка или эльфийский подменыш. Она красивая, высокая, стройная. Она воспринимает Джорджа как нерешенную задачу, подумала Габриель, она видит в нем вызов и думает, что это любовь. Джорджу надо было бы жениться на мягкой, покорной девушке, а не на этой женщине, благородной и нелепой. И еще она подумала, что они со Стеллой еще ни разу не говорили так откровенно.
— Тебе бы уехать ненадолго, отдохнуть от Джорджа.
— Ерунда.
— Надо, надо уехать, куда-нибудь за границу.
— У него отберут права.
— Ой, бедненький!
— Он хотел, чтобы мы ушли.
— Вчера ночью-то? Взяли и ушли, после всего? И после того, как явилась полиция, надо думать!
— Я бы ушла, если б могла, — сказала Стелла.
— Ой, он сюда идет.
В открытую дверь палаты Габриель увидела, что Джордж идет к ним по коридору.
— До свидания, Габриель, спасибо, что зашла.
Габриель вышла, едва заметно махнув Стелле рукой. Джордж приближался, ступая с характерной неловкой решимостью, словно человек, не очень уверенно идущий по воде. Он шел, чуть подавшись вперед и бесшумно ступая на толстый, мягкий, рыхлый, бледно-серый больничный ковер. Он чуть размахивал руками, изящно и небрежно. Он выглядел как спортсмен на скамейке запасных, знающий, что его фотографируют. Увидев Габриель, он прищурился и чуть заметно улыбнулся, словно его что-то позабавило. Она, обуреваемая смешанными чувствами, сделала нетерпеливый жест рукой. Габриель хмурилась, но губы ее вопреки желанию скривились в нервной, судорожной улыбке.
Джордж Маккефри удачно избежал встречи со своим братом Брайаном, покинув дом до его прихода. Перед уходом Джордж позвонил в больницу и узнал, что Стелла «в стабильном состоянии». Он вышел из дому, но первым делом направился к каналу.
Канал был заброшенный. Он мог быть живописен: на входе в город он изгибался, вдоль него шла мощенная булыжником дорога, на краю набережной стояли огромные гранитные блоки, а в стены были вделаны большие железные кольца, к которым когда-то швартовались раскрашенные баржи. Горбатый пешеходный мост, отражающийся в неподвижной воде, часто изображали на открытках, а небольшой элегантный газгольдер (которым все еще пользовались) ближайшего завода, увенчанный ажурным венцом из кованого чугуна, был настоящей жемчужиной своего периода и отрадой для историков промышленной архитектуры. Но медленный бурый поток был с виду грязен и уныл, и все попытки возродить его как место для гуляний потерпели неудачу. Канал словно до сих пор скорбел о своем трудовом прошлом, выражая скорее мрачный пуританский характер местной истории, чем желание обрести красоту. На том берегу царила мерзость запустения, если не считать горстки домишек послевоенной постройки, по большей части обреченных на снос; эта территория именовалась Пустошью. У ржавых перил, огораживающих дорогу, ничего не росло, кроме сорняков; меж косыми булыжниками торчала вялая, жалкая трава, а сверкающие точки в гранитных блоках выглядели как язвочки от некоего профессионального заболевания.
Когда Джордж подошел к тому месту, начался дождь. Несколько человек стояли и смотрели на машину. (Разумеется, «Газетт» опубликовала отчет о несчастном случае.) Джордж, понимая, что его узнают, присоединился к зевакам. Кое-кто из них торопливо пошел прочь. Оставшиеся слегка отодвинулись от него.
Машина стояла на колесах, белая крыша едва приподнималась из воды. Должно быть, машина осела в иле со вчерашнего дня. Бурая вода канала, изрытая оспинами дождя, очень медленно обтекала ее, принимая в свои объятия, как приняла бы камень или заросли камыша. Картина была чрезвычайно мирная.
Джордж никогда в фантазиях не сбрасывал машины с набережных в воду, хотя часто воображал смерть от воды, через утопление, — собственную или чужую. В этих фантазиях, а может, мечтах, он топил кого-то, может, и Стеллу, и зарывал тело в лесу и часто приходил на тихую могилку; шли месяцы, годы, зима сменялась летом, могила зарастала лесными цветами, и никто ничего не подозревал. Иногда в мечтах он убивал Стеллу, а потом вдруг встречал ее живой, и после догадывался, что это не она, а ее сестра-близнец, о чьем существовании он понятия не имел.
«Как я мог это сделать?» — подумал он, глядя вниз. Как уже не раз бывало, он чувствовал разницу между собой и тем Джорджем, который выкидывал всякие фортели. Однако он был и этим Джорджем, с которым ему было удобно, и лишь мягко упрекал его. «Какого же я дурака свалял, — думал он теперь, оказавшись в мире последствий, — Я любил эту машину. Что еще скажут в страховой компании. Боже, ну почему мы не могли сбежать до прихода полиции».
Когда Джордж вошел в палату, Стелла опять заплакала. Она честно пыталась перестать. Плач для нее был чем-то вроде постыдной, необычной болезни. Он не приносил облегчения. Она качала головой на подушке, пытаясь дышать медленно, но не могла остановить конвульсивное дрожание нижней губы и унять сердцебиение. Она схватилась за больной бок и тяжело дышала, отвернув мокрый рот от мужа.
