— Слушайте, мсье, я совершенно…
— Вас зовут Аманда Моретти. Фамилию вам дал хозяин цирковой труппы — собственно, эту же фамилию носят еще полтора десятка артистов вашей труппы. С одной стороны, историческая традиция, с другой — доброе сердце вашего патрона. Мило. Старомодно, но мило.
— Вы не…
— Вам восемнадцать лет, и вы на распутье. В цирке Моретти для вас не осталось дел. Вы выросли из своих прежних номеров и реприз. Образования вы не получили, денег не накопили.
Перед вами всего одна перспектива: закончить свои дни, убирая навоз из клеток. Делаете вы это хорошо, я видел своими глазами, но не думаю, что именно об этом грезили вы в узкой девичьей постели бессонными ночами. — Я торопливо схватила чашку и допила остывший кофе. Узкий наклонился вперед.
— Я близок к финалу, красавица. Да, да, именно красавица. У вас внешность фотомодели. Настоящая платиновая блондинка с зелеными глазами, да с такой фигурой, да с такими ногами — уверяю вас, вы произвели бы фурор на подиуме. Но я, к сожалению, не могу вас туда пристроить, пока, по крайней мере.
— Так что вам надо…
— Буду краток. Вам заплатят пятьдесят тысяч американских долларов задатка и столько же — по окончании дела. Взамен вы должны будете… ничего не делать.
— Я не понимаю.
— Догадываюсь. Объясняю. Вы будете жить в. дорогих отелях, носить шикарные платья, посещать оперу и театры, появляться на светских вечеринках, переезжать из города в город…
— И спать с вами?
Узкий впервые посмотрел мне прямо в глаза, и я покрылась холодным потом — примерно так же, должно быть, смотрит на человека акула перед тем, как перекусить его пополам.
— Глупый вопрос, деточка, я списываю на вашу молодость. Вы очень хороши, но не настолько, чтобы за обычный секс с цирковой замарашкой платить такие деньги. Нет, дорогая, интим не предлагать!
— Тогда что? Я действительно не понимаю…
— Только то, что я сказал. Единственное условие — иногда я буду корректировать ваши маршруты. Скажем, соберетесь вы в Милан, а я вам позвоню и скажу: извините, милая, но сначала в Рим.
— И все?
— И все.
— Это надолго?
— Возможно, да, возможно — не очень. В любом случае вы получите сто тысяч и не меньше недели праздной жизни.
Я подалась вперед.
— И под чьим именем я должна буду выкаблучиваться за сто тысяч?
— В принципе, под чьим хотите, если вам надоело ваше собственное. Правда, думаю, у вас уже есть паспорт?
Я сидела, хлопала глазами и не понимала ничего. Узкий поднялся, бросив передо мной на стол узкую полоску картона с золотой вязью букв.
— Обдумайте мое предложение. И не забудьте — вы ничего не теряете и ничем не рискуете, а взамен получаете сто тысяч.
Он ушел, а я так и сидела за столиком, ошарашенная и красная, как помидор. Это же надо!
Всю жизнь мечтать о приключении — и влипнуть в такую загадочную и дурацкую историю.
Карточку я взяла с собой, но исключительно на память. Знаем мы эти предложения! Продадут в подпольный бордель, а там ищи меня…
Я вернулась домой в полной темноте. Свет горел только в вагончике дядюшки Карло. Он и Мамаша Солейль пили винцо и базарили о своей нелегкой жизни. До меня донеслось только окончание разговора, но и этого оказалось достаточно.
-..Я всегда знал, Жози, что конец будет.
Надеялся только, что я его не застану. А оно, видишь, как.
— Карло, мы ведь и хуже времена переживали.
Помнишь, в пятьдесят втором, в Ломбардии?
— То в пятьдесят втором, Жози. Тогда все были примерно одинаково бедные, и наш цирк для них был и в самом деле — праздник. А сейчас? Зачем им заплатанное шапито, если они могут сесть в машину и съездить в город, в настоящий красивый большой цирк?
— Карло, так многие говорили. Но шапито по-прежнему ездят по всему миру.
— Нет, Жози. Это конец. Зверей у нас не осталось, номера развалились. Будь здесь Марио…
— Ты жалеешь, что выгнал его?
— Нет. Я выгнал его за дело. Мой сын повел себя, как подлец. За это и поплатился. Ну… а я поплатился за него. Своим цирком. Никто, кроме Марио, не смог бы возродить цирк Моретти.
— Почему ты так и не сказал девочке?
— Потому что не видел смысла. В цирке сирот не бывает. Я и так для нее родственник, а знать, что собственный дед выгнал из дома ее родного отца… Не намного это облегчит ей жизнь.
— Возможно, ты и прав… Что будем делать?
— Попробуем продать Беллу и льва. Выплатим людям долги. Ты с Амандой и малышами поедешь в Калабрию — у меня там маленький домик в Никастро.
— Аманда не поедет.
— Она хорошая девочка. Главное — разобраться со всем сейчас, пока у нас немного долгов. Эх, если бы мне хоть тысяч десять…
— А сколько всего нам нужно, Карло? Для того чтобы цирк Моретти остался жив?
— Пятьдесят тысяч долларов хватило бы с лихвой. Но об этом нечего и говорить. Нет — значит, нет…
Я сидела у колеса вагончика, прижав к груди стиснутые кулаки. Вот так вечерок выдался у меня сегодня! Фантастические предложения, раскрытая тайна моего рождения, новообретенный дед…
Смешно, но дядюшка, то есть дедушка Карло прав.
Я и без того всегда считала его родственником.
Пятьдесят тысяч хватит с лихвой. И всей работы — повыпендриваться и поизображать из себя знатную дамочку…
Утром я удрала подальше от цирка и набрала номер телефона, написанный в углу визитки вчерашнего Узкого.
— Это вы? Это Аманда Моретти. Я согласна.
Глава 4 Ник Картер
Английская осень омерзительна. В принципе, паршиво здесь и весной, и особенно зимой, но осень — всегда омерзительна. Потому что знать, что вся Европа сейчас залита золотым сентябрьским солнцем, что там шуршат под ногами алые и желтые листья, а небо высокое и прозрачное…
Невыносимо!
В Англии не бывает золотых листьев и прозрачного голубого неба. Во всяком случае, Ник Картер сроду такого добра не видел. Видимо, его дежурства всегда приходились на дни, когда исключительно дождь, слякоть, пронизывающий ветер и голые ветви, как скелеты грешников, качаются над головой, осыпая ледяными каплями прохожих.
В такие дни противнее всего думать о будущем. О нем и так неприятно думать, потому что его нет. Какое может быть будущее в сорок три года? Вот именно.
Ник Картер молча застегнул кожаную куртку, похлопал себя по карманам.
«Марли» сорок пятого калибра висел под левой рукой, а маленький «бульдог» оттягивал левый карман. Столь серьезное вооружение было привычкой, а не необходимостью. Двадцать пять лет… с ума можно сойти!
