Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 69
Отрывки из разговоров:
– Теряю слух. Первыми перестал слышать высоко поющих птиц. Овсянницу, например, не слышу начисто. Записал её на магнитофон и запускаю на полную мощность… последствие контузии в голову…
– Сначала стреляешь, а потом выясняешь, что это женщина или ребёнок… У каждого свой кошмар…
– Ослик во время обстрела ложится, кончится обстрел – вскакивает.
– Кто я буду в Союзе? Проститутка? Это мы знаем. Хотя бы на кооператив заработать… А мужики? Что – мужики? Все пьют.
– Генерал говорил об интернациональном долге, о защите южных рубежей. Даже расчувствовался:
«Возьмите им леденцов. Это же дети. Лучший подарок – конфеты…»
– Офицер был молодой. Узнал, что отрезали ногу, заплакал. Лицо, как у девочки, – румяное, белое. Я сначала боялась мёртвых, особенно если без ног или без рук… А потом привыкла…
– Берут в плен. Отрезают конечности и перетягивают жгутами, чтобы не умерли от потери крови. И в таком виде оставляют, наши подбирают обрубки. Те хотят умереть, их лечат.
– На таможне увидели мой пустой саквояж: «Что везёшь? „– „Ничего“. – «Ничего?“ Не поверили. Заставили раздеться до трусов. Все везут по два – чемодана.
– Вставай. А то проспишь царство небесное… – Это уже над Кабулом.
Идём на посадку.
…Гул орудий. Патрули с автоматами и в бронежилетах требуют пропуска.
Я не хотела больше писать о войне. Но вот я на настоящей войне.
Что-то есть безнравственное в разглядывании чужого мужества и риска. Вчера шли на завтрак в столовую, поздоровались с часовым. Через полчаса его убил случайно залетевший в гарнизон осколок мины. Целый день пыталась вспомнить лицо этого мальчика…
Журналистов здесь называют сказочниками. Писателей тоже. В нашей писательской группе одни мужчины. Рвутся на дальние заставы, хотят пойти в бой. Спрашиваю у одного:
– Зачем?
– Мне это интересно. Скажу: на Саланге был… Постреляю…
Не могу отделаться от чувства, что война – порождение мужской природы, во многом мне непостижимое.
Из рассказов:
– Я выстрелил в упор и увидел, как разлетается человеческий череп. Подумал: «Первый». После боя раненые и убитые. Все молчат… Мне снятся здесь трамваи. Как я на трамвае еду домой… Любимое воспоминание: мама печёт пироги… В доме пахнет сладким тестом…
– Дружил с хорошим парнем… А потом видишь, как его кишки гирляндой на камнях висят… Начинаешь мстить…
Ждём караван. Ждём два-три дня. Лежим в горячем песке, ходим под себя. К концу третьего дня сатанеешь. И с такой ненавистью выпускаешь первую очередь… После стрельбы, когда все кончилось, обнаружили: караван шёл с бананами и джемом… На всю жизнь сладкого наелись…
* * *
Написать (рассказать) о самом себе всю правду есть, по замечанию Пушкина, невозможность физическая.
…На танке красной краской: «Отомстим за Малкина».
Посреди улицы стояла на коленях молодая афганка перед убитым ребёнком и кричала. Так кричат, наверное, только раненые звери.
Проезжали мимо убитых кишлаков, похожих на перепаханное поле. Мёртвая глина недавнего человеческого жилища была страшнее темноты, из которой могли выстрелить.
В госпитале видела, как русская девушка положила плюшевого мишку на кровать афганского мальчика. Он взял игрушку зубами и так играл, улыбаясь: обеих рук у него не было. «Твои русские стреляли, – перевели мне слова его матери. – А у тебя есть дети? Кто – мальчик или девочка?» Я так и не поняла, чего больше в её словах – ужаса или прощения?
Рассказывают о жестокости, с которой моджахеды расправляются с нашими пленными. Ударило в сознание средневековьем. Здесь и на самом деле другое время, календари показывают четырнадцатый век.
У Лермонтова в «Герое нашего времени» Максим Максимыч, оценивая действия горца, который зарезал отца Бэлы, говорит: «Конечно, по-ихнему он был совершенно прав», – хотя с точки зрения русского поступок зверский. Писатель уловил эту удивительную черту русского народа – умение стать на позицию другого народа, увидеть вещи и «по-ихнему».
Из рассказов:
– Взяли в плен «духов»… Допытываемся: «Где склады? „Молчат. Подняли двоих на вертолётах: «Где? Покажи…“ Молчат. Сбросили одного на скалы…
– Убили друга. Они будут смеяться? Радоваться? А его нет… Где больше людей – туда стреляю… В афганскую свадьбу стрелял… Шли молодые – жених и невеста… Мне никого не жалко… Друга нет…
* * *
У Достоевского Иван Карамазов замечает: «Зверь никогда не может быть так жесток, как человек, так артистически, так художественно жесток».
Да, я подозреваю: мы не хотим об этом слышать, мы не хотим об этом писать. Но на любой войне, кто бы её и во имя чего ни вёл – Юлий Цезарь или Иосиф Сталин, – люди убивают друг друга. Это убийство, но об этом у нас не принято задумываться, даже почему-то в школах мы говорим не о патриотическом, а о военно-патриотическом воспитании. Хотя почему я удивляюсь «почему-то», все понятно – военный социализм, военная страна, военное мышление. Но мы же хотим стать другими людьми?..
Нельзя так испытывать человека. Человек не выдержит таких испытаний. В медицине это называется «острым опытом». Опытом на живом.
Кто-то сегодня процитировал Л. Толстого о том, что «человек текучий».
Вечером включили магнитофон, слушали «афганские» песни. Детские, ещё не оформившиеся голоса хрипели под Высоцкого: «Солнце упало в кишлак, как огромная бомба», «Мне не надо славы. Нам бы жить – и вся награда», «Зачем мы убиваем? Зачем нас убивают?», «Что ж ты меня так предала, милая Россия? „, „Вот уже и лица стал я забывать“, „Афганистан, ты больше, чем наш долг. Ты – наше мирозданье“, „Как большие птицы, скачут одноногие у моря“, «Мёртвый – он уже ничей. Нет уже ненависти на его лице“.
Ночью мне снился сон: наши солдаты уезжают в Союз, я – среди провожающих. Подхожу к одному мальчишке, он без языка, немой. Из-под солдатского кителя вылазит госпитальная пижама. Я что-то у него спрашиваю, а он только своё имя пишет: «Ванечка. Ванечка». Так ясно различаю его имя – Ванечка… Лицом похож на паренька, с которым днём беседовала, он все повторял: «Меня мама дома ждёт».
…В последний раз проезжаем по замершим улочкам Кабула, мимо знакомых плакатов в центре города: «Светлое будущее – коммунизм», «Кабул – город мира», «Народ и партия едины». Наши плакаты, отпечатанные в наших типографиях. Наш Ленин стоит здесь с поднятой рукой…
В аэропорту встречаем знакомых кинооператоров. Они снимали загрузку «чёрного тюльпана». Не поднимая глаз, рассказывают, что мёртвых одевают в старую военную форму, ещё с галифе, иногда кладут не одевая, бывает, что и этой формы не хватает. Старые доски, ржавые гвозди…»В холодильник привезли новых убитых… Как будто несвежим кабаном пахнет…»
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 69
