III
В семнадцать лет Гиршл стал работать в лавке родителей. Он не соображал так быстро, как его мать, не был так подвижен, как отец, хотя следует отметить его безусловную исполнительность. Пока сын посещал хедер при Малой синагоге, родители надеялись, что его ждет будущее раввина, однако им пришлось испытать разочарование: юноша потерял всякий интерес к такой карьере.
По правде говоря, изучение Торы уже перестало быть столь престижным, как в былые времена; многие молодые люди, отложив в сторону религиозные книги, переключались на более полезные, как им казалось, занятия. Одни поступали в университеты, чтобы приобрести хорошо оплачиваемую профессию, другие, менее способные, шли в торговлю или предпринимательство. Была и третья категория — тех, кто не изучал Священного Писания, не делал ничего полезного, а, оставаясь на содержании у своих родителей, тратил время на участие в таких несолидных вещах, как сионизм или социализм. Надо сказать, что в Шибуше не пользовались популярностью ни сионисты, ни социалисты: первые вызывали насмешки, ко вторым относились с опаской.
Сионизм имел сторонников среди людей старшего поколения, которые посещали все сионистские мероприятия, устраивали для заезжих сионистских ораторов приемы с кофе и пирожными, показывали им местные достопримечательности: Большую синагогу с изображением солнца, луны и 12 знаков зодиака на потолке, медной люстрой, на стеклянных панелях которой было выгравировано благословение Новолуния, а также старую школу, где хранилась иллюстрированная Библия на древнееврейском языке с латинским комментарием на полях, написанным каким-то кардиналом, и копия оригинального венецианского издания «Млехес Махашевес» с изображением на фронтисписе портрета его автора — раввина Моше Хефеца, не по-раввински длинноволосого и безбородого.
Таких людей можно было встретить в клубе сионистов даже в будни: они либо читали там газеты, либо, если возникала необходимость, проповедовали тем, кто еще не был обращен в их веру. Это были преимущественно достаточно обеспеченные евреи, уже успевшие «выстлать пухом свое гнездышко и снести яичко», люди, которым не приходилось ломать голову над тем, как свести концы с концами.
Гиршл, обладавший достаточно хорошими способностями, мог бы посещать и среднюю школу, и университет, мог бы даже получить докторскую степень. Однако страхи его матери исключали подобное направление его развития. Дело в том, что у Цирл был когда-то брат, которого учение довело до безумия. Все попытки родителей излечить сына не дали результата. Они рвали его книги, а он находил другие. В конце концов они выгнали его из дома. Он ушел в лес, где питался ягодами и кореньями, как дикий зверь, пока силы не оставили его и он не умер. Поэтому, как только Цирл поняла, что изучение Талмуда сыну наскучило, она поспешила запрячь его в работу, прежде чем у него появятся другие интересы. Сначала Гиршла привлекали к работе в лавке день-другой в неделю, но с течением времени он стал трудиться в ней полную неделю. По мнению Цирл, ничто так не помогает человеку сохранять здоровье и богатство, удерживая его от всякого вреда, как торговля. Не то чтобы она уважала религию и духовных лиц меньше, чем другие женщины. Однако карьера раввина, равно как и всякие иные занятия, практическая ценность которых была сомнительной, казалась ей не дотягивающей до идеала. Конечно, бывали раввины, чьи доходы обеспечивали им весьма приличное существование, но сколько их? Меньше одного на город, тогда как товары купца всегда пользуются спросом. И коль скоро Гиршл не стал больше изучать духовные книги, лучшего занятия для него, чем лавка, трудно было придумать.
По правде сказать, даже тогда, когда Цирл хотелось, чтобы ее сын стал раввином, это объяснялось не столько ее благочестием, сколько желанием искупить грех ее прапрадеда, который однажды обвинил раввина своего местечка в избытке религиозного рвения. То есть, когда однажды этот раввин сделал что-то такое, что было воспринято окружающими как указание на расстройство его умственных способностей, прапрадед сказал своим согражданам: «Боюсь, что наш раввин свихнется!» На что раввин возразил: «Если кто-то и свихнется, то это будет вот этот человек и его потомки». И хотя предок Цирл говорил совершенно беззлобно, но мстительное предсказание раввина сбылось, ибо даже в самом отвлеченном споре всегда присутствует элемент личной неприязни. С тех пор в семье Цирл не было ни одного поколения без своего сумасшедшего. Вот почему, когда родился Гиршл, родителям хотелось, чтобы он посвятил себя изучению Священного Писания и тем самым загладил проступок своего предка. Однако не все планы людей встречают одобрение Провидения, в особенности если их мотивы небескорыстны.
В первый раз Гиршл пришел поработать в лавке, когда его отец, отправившись на воды в Карлсбад, оставил лавку на Цирл и двух помощниц.
— Давай-ка приходи, помоги нам до возвращения отца, — сказала ему Цирл.
Уходя в лавку, Гиршл загнул уголок страницы Талмуда, как если бы он собирался вскоре вернуться к чтению. Ему и в голову не приходило, что это уже не случится. Аромат корицы, имбиря, изюма, вина и всяких других вкусных вещей оказался притягательней, чем Талмуд, а покупатели, которых он обслуживал, нравились ему больше его товарищей по хедеру. Кто в те дни еще продолжал ходить в хедер? Юнцы, которым до смерти надоело учение, прямая противоположность лавочникам и их клиентам, большинство которых производило впечатление людей знающих и деятельных. К тому времени, когда Борух-Меир вернулся из Карлсбада, его сын сделался заправским лавочником. Вместо того чтобы учить Тору в хедере, он торговался с покупателями в лавке. Скоро он вообще стал посещать Малую синагогу только по субботам, в праздники и дни Новолуния.
Подобно другим юношам из зажиточных семей, которые учились в ешиве, чтобы стать раввинами, а потом передумали, Гиршл вступил в Сионистское общество. Общество размещалось в большой комнате, куда его члены приходили почитать газеты и журналы, сыграть в шахматы — шахматная доска находилась тут же на угловом столике. Не все газеты и журналы пропагандировали сионизм, и не всякий, кто их читал, был сионистом. Были и такие, кто приходил в клуб просто пообщаться с людьми, — так или иначе, там никогда не бывало скучно. Порой, в зимние сумерки, когда в душе просыпалось неопределенное томление, кто-нибудь запевал печальную песню о своем стремлении к Сиону, и она трогала все сердца. В такие минуты молодежь, казалось, преображалась, подобно тому как прежде она преображалась, изучая Тору.
Гиршл принадлежал к посетителям клуба, не имевшим ничего общего с Сионом. Трудно сказать, почему он не был сионистом, — сыновья всех более или менее состоятельных евреев городка ими были. Возможно, что-то ему не нравилось в этом движении и его последователях, или он попросту не продумал еврейскую проблему до конца, а может быть, пришел к заключению, что сионизм не решит ее.
Родители Гиршла не возражали бы против того, чтобы он вступил в Сионистское общество. Это не мешало бы ему выполнять свою работу в лавке, так что пусть по вечерам заходил бы в клуб полистать газеты. Если молодой человек, который слывет завидным женихом, будет в курсе того, что творится в мире, это никак не повредит ему. А если он, упаси Бог, почувствует влечение к социалистам? Старшему поколению, уже не способному контролировать поведение своих детей, приходилось помалкивать. В сети этих радикалов попали уже не один хорошо воспитанный юноша, не одна девушка, и их родителям не оставалось ничего другого, как вздыхать и бить себя кулаком в грудь.
