Тут бы Кате сразу выйти на хребет, пока еще светло, осмотреться. Сделай это Катя тотчас же, она бы, очень может быть, и поняла, куда попала. Но Катя стала выходить так же, по днищу долины: так прямо по ней шла и шла, а долина извивалась, раздваивалась, и Катя не всегда понимала — была она тут или нет. На этом девочка потеряла еще часа два, и лучи солнца перестали освещать дно долины. Наверху, на хребтах, сосны плавились в солнечном сиянии, небо было по дневному ярко-синее, а на дне уже наступал вечер, ползли тени, под кустами скапливалась темнота, поднимались тучи комаров.
К тому времени Катя понимала превосходно, что заблудилась, и что если она не выйдет за ближайший час на дорогу, придется ночевать в лесу. Ну вот, съездила с подружками на «приметное место», набрала ягод! «Два часа, и полное ведро!», — передразнила Катя Таньку. В животе явственно бурчало. Катя запустила руку в ведро, кинула пригоршню в рот… Нет, малину так просто есть невозможно! Тем более, весь день каждую третью ягоду Катерина отправляла себе в рот…
А еды не взяли совершенно… Зачем?! «Проскочим на мотоцикле до Большой Черемухи, оттуда ногами до Распадков, к вечеру вернемся». Теперь вот будет ночевать в лесу, а с первым светом идти километров пятнадцать! Что она может не дойти до Малой Речки, девочка совершенно не думала, не первый раз в лесу, четырнадцать лет, здорова… Выйдет!
С опозданием в несколько часов Катя решила — надо подняться на хребет, оттуда будет видно далеко. В самом последнем свете дня Катя вышла на склон, поднималась, сколько хватило дыхания. Тут, наверху, вроде бы, воздух был точно такой же неподвижный, вечерний, но все же дышалось много легче, и комаров все-таки меньше. Под высокими соснами, по твердой земле, двигаться стало нетрудно, ноги проваливались в мох, но гораздо слабей, чем внизу. Только теперь Катя осознала, какая на болоте зыбкая, непрочная земля, как глубоко уходит в нее нога. На хребте было даже уютно, но вот увидеть, что где находится, Катя уже не могла — не хватало света.
Что это?! На самом пределе слышимости, еле-еле, где-то трещал мотоцикл. Или ей кажется?! Не кажется… снизу слышно не было, а сюда звук все же доходил. Катя ясно слышала, как машина, мотоцикл с коляской, штурмует гору, она даже знала, какую. Катя мысленно увидела, как Верка жмет на педаль, высунув язык от напряжения, как трясется в коляске Танька; легко было понять, какие у них обеих сейчас лица, и Кате стало жалко подруг. Что это какой-то «другой мотоцикл», Кате и в голову не пришло — не могло быть никакого другого в это время и в этих местах. Ясное дело, девчонки ждали ее до последнего, пока не погас дневной свет. Небось и побегали они, и осипли от собственных криков! А теперь они едут домой, и очень легко представить, как они будут рассказывать родителям — и своим, и Катиным, что вот они вернулись, а Катя где-то там, в лесу…
Зато теперь понятно, куда двигаться! Вон там окончательно затих мотоцикл, там дорога. А Малая Речка, значит, там! Катя решительно двинулась в ту сторону, но тут стала мешать темнота. Какое-то время Катя еще двигалась в почти полном мраке, а потом стали загораться звезды, и Катя быстро поняла, — идти дальше не стоит. И так уже острая ветка чувствительно царапнула щеку, и как ни медленно, как ни осторожно двигалась Катя, она споткнулась о корень сосны. Девочка поняла, что надо дождаться восхода луны, иначе идти она не сможет. А луна во второй четверти, две трети диска светят ярко.
Катя села спиной к стволу, лицом к склону, по которому только что поднялась. Лес жил своей жизнью, далеко не полностью понятной. Тихо гудели комары. Почти так же тихо перекликались какие-то птицы, перелетали по деревьям. Где-то далеко, за несколькими перевалами, кто-то трубил или ревел… Катя толком не слышала, так это было далеко. Кто-то маленький и осторожный пробирался через папоротник, сопел, очень старался не шуметь. Катя думала, это барсук. Девочка вздрогнула от неожиданности: на фоне неба совершенно бесшумно пролетела большая птица: сова. Где-то в глубине леса, за спиной Кати, далеко-далеко шумело так, слово шел кто-то большой, и совсем не старался быть потише. Сначала шум был невнятный, неясный, потом стало можно различить хруст валежника, сопение, и к ужасу Кати, глухое вкрадчивое ворчание-урчание. Как передать этот звук? Всякий, слышавший его не в зоопарке, сразу поймет, о чем я — этот звук может быть вовсе не громким, но он идет из недр колоссальной туши, и выходит так, словно вся туша резонирует. Только существо невообразимой мощи может издавать такие звуки, и как бы ни был миролюбив медведь, очень сложно оставаться там, где разносятся по лесу это ворчание: очень уж несопоставимы силы зверя и самого сильного человека; даже взрослый вооруженный человек все равно чувствует себя неуверенно рядом с этой приземистой мощью.
А скоро к ворчанию и треску добавились еще новые звуки: как будто разрывали плотную материю, и какое-то особенное сопение. Зверь словно рвал полотно, а потом резко втягивал воздух.
Катя вскочила: бежать! Но куда бежать, зачем? Медведь догонит ее в любом случае. Девочка опустилась на то же самое место, постаралась вжаться в ствол сосны, сгруппироваться, чтобы занимать поменьше места: чтобы все-таки не так заметно.
Катя знала — скоро медведь будет здесь, и все-таки это пришло неожиданно — внезапный стремительный силуэт, неприятно быстрые перемещения, хруст и топот уже совсем близко. В свете луны мелькнула горбатая спина; Катя даже не могла понять какого цвета, темный или светлый это зверь. Медведь опустил голову, шумно принюхался, подцепил лапой, рванул. Тот самый звук, как от рвущейся ткани. Зверь опять шумно принюхался, фыркнул; на мгновение Катя увидела его силуэт: массивная горбатая фигура, сферическая голова, круглые уши. Но именно что на мгновение, потому что медведь так же стремительно двинулся вниз по склону. Девочка слышала, как зверь ломится уже по дну долины, как раз в ту сторону, откуда ушла Катя. Что-то неприятное, опасное почудилось девочке в этой торопливости зверя. Он не гулял, не собирал корешков, он куда-то спешил, а более вероятно — что-то искал. Интересно бы узнать — что именно? Или кого?
Зверь все так же фыркал, шумно вдыхал воздух, отрывал зачем-то куски дерна. И вдруг где-то там, на краю оставленного Катей болота, звуки совсем изменились. С минуту, не меньше, стояла тишина. Катя легко представила себе, как медведь стоит, поводя круглыми ушами, внимательно глядя куда-то, и почему-то даже не сопит. Стало очень ясно слышно, как медведь опять пошел куда-то, но теперь ни одна хворостинка не обломилась под его ногой. Опять послышалось сопение, звук раздвигаемой травы… И это было все. Медведь исчез. Звуки не затихали вдали, не становились все тише и тише, не изменились из-за расстояния. Они просто исчезли, эти звуки, и Катю это напугало больше, чем ворчание и хруст валежника.
Катя знала — если медведю станет нужно, от него можно будет пройти в десяти шагах, и не заметить колоссальной туши. Но зачем ему нужно, чтобы никто его не замечал?! Катя знала только одну разгадку: если медведь затих, не хочет, чтобы его в лесу слышали, значит… значит, этот зверь охотится. На кого?! Наверняка сказать нельзя, но ведь медведь затих примерно там, где Катя бродила по болоту… И никого больше там не было.
