Гудение в ушах стихло.
Он ударил Генри. Быстрый, короткий правый хук в челюсть. Генри охнул и стал ловить ртом воздух. Крупный мужик – он мог выжать килограммов сто семьдесят и не вспотеть – вдруг повалился на пол с тяжелым глухим стуком.
Макс пулей вылетел из кухни.
Неразумный поступок. В тюремной иерархии Генри занимал видное место. Через него шли поставки наркотиков в тюрьму. Этого Максу не простят.
Генри пролежал в больнице три дня. Макс замещал его на кухне и ждал расплаты. В чем-чем, а в убийцах здесь недостатка не было. Явятся четверо или пятеро. Предупрежденные заранее охранники будут смотреть в другую сторону. Макс молился лишь о том, чтобы они били точнее, сразу в жизненно важные органы. Он не хотел выезжать на свободу в инвалидной коляске.
Но ничего не случилось.
Генри объяснил тюремному начальству, что поскользнулся на пролитом масле. Вернулся в кухню как ни чем не бывало. Он, конечно, слышал о потере Макса и первое что сделал, – пожал ему руку и похлопал по плечу. На душе у Макса стало еще пакостнее.
Хоронили Сандру в Майами, в открытом гробу. В похоронном бюро ей надели черный парик. Зачем? У нее свои волосы были замечательные. Курчавые, каштановые с рыжеватым оттенком. И макияж тоже слишком густой. При жизни она почти не пользовалась косметикой. Макс поцеловал холодные, застывшие губы, захватил пальцами безжизненные ладони. Постоял, пристально вглядываясь, прощаясь навеки. За свою жизнь он повидал много мертвецов, но, когда это самый дорогой тебе человек, все воспринимается совершенно иначе.
Макс опять поцеловал Сандру. Отчаянно хотелось приподнять веки и заглянуть в глаза, в последний раз. Когда они целовались, она их никогда не закрывала. Он заметил на воротнике ее темно-синего в тонкую полоску делового костюма пыльцу, осыпавшуюся с белых лилий, и тщательно его вытер.
Во время заупокойной службы младший брат Сандры, Кальвин, запел «Давай не расставаться», ее любимую песню. В последний раз он пел ее на их свадьбе. У Кальвина был удивительный голос, печальный и пронзительный, как у Роя Орбисона.[7]Для Макса это явилось последней каплей. Он не плакал с детства, а тут слезы хлынули так, что намок воротник рубашки и опухли глаза.
По пути обратно в тюрьму Макс решил поехать в этот тур, на организацию которого Сандра потратила последние дни своей жизни. Чтобы воплотить ее мечту, частично чтобы увидеть то, чего она уже никогда не увидит, и главным образом потому, что не знал, куда деваться.
Дэйв Торрес, адвокат, встретил Макса у ворот тюрьмы и повез в «Авалон-Рекс», небольшой дешевый отель в Бруклине, в нескольких кварталах от Проспект-парка. Номер был скромный, но по сравнению с тюремной камерой воспринимался как дворцовые покои. Макс проведет здесь двое суток, после чего вылетит из аэропорта Кеннеди в Лондон. Торрес протянул ему билеты, паспорт, три тысячи баксов наличными и две кредитные карточки. Макс поблагодарил адвоката за все, и они распрощались, пожав руки.
Первое, что сделал Макс после ухода адвоката, – открыл дверь и вышел из номера. Затем вошел и закрыл за собой дверь. Ему так понравилось, что он проделал это раз семь, пока не поблекла прелесть новизны, что, оказывается, он может входить и выходить, когда захочется. Потом Макс разделся и осмотрел себя в зеркале гардероба.
Он не видел себя обнаженным все семь лет, с тех пор как попал в тюрьму. Вроде бы ничего. Широкие плечи, рельефные бицепсы, массивные предплечья, крепкая шея, брюшной пресс похож на булыжную мостовую, мощные бедра. Натершись маслом и приняв эффектную позу, Макс мог бы претендовать на звание Мистер Заключенный. И вообще, в тюрьме, чтобы тебя уважали, нужны незаурядные способности. Причем не обязательно быть здоровым бугаем. Конечно, это неплохо, когда ты отбрасываешь внушительную тень. От тебя обычно держатся подальше и дважды подумают, стоит ли задирать. Но слишком выделяться тоже вредно, ведь ты можешь стать мишенью для молодых отморозков, делающих первую ходку. Им охота завоевать репутацию. По-идиотски выглядит здоровяк, отдаюший концы, потому что ему всадили в яремную вену заточку, сделанную из зубной щетки.
Макс к тюрьме был хорошо подготовлен. В юности трижды завоевывал приз «Золотые перчатки» в среднем весе и постоянно поддерживал форму. Бегал, плавал, участвовал в тренировочных боях в спортзале. В тюрьме ему позволяли заниматься этим полчаса в день. И он занимался. Возился с гирями и штангой шесть дней в неделю, накачивал торс и ноги. Каждое утро в камере делал три тысячи отжиманий и пятьсот «скручиваний» брюшного пресса.
Макс по-прежнему был красив той брутальной красотой, которая часто обманывала женщин, склонных к грубому сексу, но теперь его лицо не было таким, как прежде. Кожа, хотя и не обвисла, но побледнела из-за недостатка солнечного света, и ее испещрили морщины. Голубые глаза потускнели, а углы губ чуть опустились. И он поседел, сильно. В тюрьме это не было заметно, поскольку Макс перед посадкой остриг свои темно-каштановые волосы наголо, чтобы иметь более угрожающий вид. Он позволил волосам отрасти в последние несколько недель перед освобождением. Теперь увидел, что это было ошибкой, которую нужно исправить до отъезда.
Следующим утром Макс вышел. Во-первых, надо купить пиджак, пальто и шапку, если он собирался опять подстричься наголо. А во-вторых, хотелось прогуляться. На воле. Утро выдалось ясным. Морозный воздух обжигал легкие. Улицу заполнили люди. Неожиданно Макс растерялся. Не понимал, куда идет и зачем. Все вокруг стремительно двигались по своим делам, зарабатывать деньги, и никаких там улыбок и благодарностей, никакой предупредительности. Ему бы следовало знать заранее и как-то подготовиться, но он чувствовал себя инопланетянином, прибывшим на Землю. Семь лет сорвались с привязи и ринулись на него, раскрыв оскаленные пасти. Все изменилось – одежда, прически, походки, лица, товары, цены, даже речь – слишком много, чтобы вот так сразу впитать в себя, разложить по полочкам и начать анализировать и сравнивать. Слишком рано после тюрьмы, где за это время ничего не изменилось. Макс вроде умел плавать, но почему-то забыл, как двигать руками. Он брел, держа дистанцию в два шага от тех, кто впереди, и от тех, кто сзади. Так ходят каторжники, скованные общей цепью.
Может, вообще никакой свободы не существует и все мы узники, каждый по-своему? Или мне просто нужно время, чтобы очнуться и наладить отношения с действительностью?
Макс выскользнул из толпы и юркнул в небольшое кафе. Оно было набито людьми, принимающими дозу кофеина перед тем, как отправиться в офисы. Он заказал эспрессо. Ему вручили его в картонном стаканчике с ручкой и предупреждением, напечатанным сбоку, что напиток очень горячий. Макс попробовал. Кофе был чуть тепловатый.
«Что я делаю в Нью-Йорке? Это же не мой город. Какое, к черту, путешествие по миру, если я еще не был дома, не сориентировался, не приспособился к свободе?»
Сандра не одобрила бы это. Она бы сказала, что бессмысленно убегать оттуда, куда все равно придется вернуться. Правда. Чего я испугался? Что ее нет, она ушла? Мне придется к этому привыкнуть. Иначе жить невозможно. Нужно найти в себе силы и примириться с потерей. И двигаться дальше.
