— Как думаешь, у наших мам так же все было? Может, то, что они умудрились сохранить хорошие отношения с мужьями, означает, что и в браке они не были обделены? — Рути потянулась за оливкой и начала ее покусывать; она почти ничего не ела. — Может, бросим на фиг мужей и организуем лесбийскую коммуну? — предложила она.
— Чисто теоретически мысль хорошая. Но есть одно но. Мы не лесбиянки.
— Да знаю я, — с сожалением вздохнула Рути. — А как насчет коммуны, в которой мужчин будут держать в загончике? И мы, как только захотим, сможем пойти и поразвлечься с ними?
— Загон для мужиков? — задумчиво протянула я. В голове у меня все крутились слова Джины. — Вообще-то я тут подумывала завести любовника, в основном чтобы похудеть; знаешь, от секса килограммы так и тают, — сказала я и ухватила себя за складку на талии.
— Даже если мы организуем себе интрижку, обвинить нас ни у кого язык не повернется. Ни одна женщина даже не предполагает, что у нее будет так мало секса. Это ущемление прав человека, между прочим, — сказала Рути, макая палец в плошку с хумусом. — Настоящая проблема тут в том, что после брака секс получается с кем угодно, кроме мужа. Кстати, если соберешься-таки завести себе любовника, не забудь про правило, — бросив на меня оценивающий взгляд, добавила она.
Рути — главный редактор журналов «Смарт мэгезин»[3]и «Бьюти энд брейнз фор тудэй'з вумэн»[4]. Я под разными псевдонимами частенько фигурирую в ее статьях в качестве примера. Какую тему ни возьми, наверняка Рути уже писала или редактировала соответствующую статью, а потому являла собой источник всевозможных сведений. Я взглянула на нее. Как всегда, на ней была служебная униформа — костюм от Issey Miyake. Она никогда не надевает на работу одежду от других дизайнеров. (Вообще-то его творения, отличающиеся тысячами острых как нож складок, меня порядком нервируют. Неужели и вправду какой-нибудь несчастный сидит себе и выравнивает эти складочки, словно псих с навязчивым неврозом из Бедлама[5]?)
— Какое еще правило, о самая мудрая и складчатая из женщин? — покорно спросила я.
— Никогда не ввязывайся в интрижку с тем, кто от ее разоблачения потеряет меньше, чем ты.
Если не задумываться, это кажется вполне разумным и даже очевидным. Я постаралась сдержаться и не кинуться, словно чересчур усердная студентка, тут же записывать сию мудрость.
— И тебе придется отдуваться за нас обеих, — добавила Рути. — Никто на свете, кроме Ричарда, не должен видеть мою немолодую, неопрятную и все еще растущую грудь.
Я присмотрелась к ее груди. Вроде бы она и правда стала больше.
— Ты ведь знаешь, что уши и нос растут всю жизнь? — продолжала она. — Вот и моя грудь так же. Похоже, ей все мало.
— Ну у тебя она хотя бы есть. Моя грудь так и не начала расти, а теперь вообще выглядит как два пустых носочка, — пожаловалась я.
— Решайся. Ты у нас всегда была авантюристкой. А я потом в качестве компенсации тоже заведу себе любовника, — прыснула Рути.
— Ну все как всегда — опять я должна все делать одна. Знаешь, с тех пор как ты списывала у меня домашку по латыни, ничего особо и не изменилось.
— Знаю, дорогуша. Но у тебя гораздо лучше получается что-то делать. Я же только пишу о таких, как ты.
Мы рассмеялись, прекрасно понимая важную природу симбиоза, объединяющего нас.
— А ты в курсе, что семьдесят процентов мужчин и тридцать процентов женщин когда-либо изменяли своим супругам? — поинтересовалась Рути.
— Значит, пора теткам подтягиваться, — криво усмехнулась я.
Вообще-то я не верю во всю эту чепуху: «Худейте весело: трахайтесь-с-мужиком-который-не-ваш-муж». Мне просто хотелось попробовать эти слова на вкус, произнести эту идею вслух. Я уже давно так не веселилась — вся жизнь была заполнена ролями матери, жены и психотерапевта, и вот мне за сорок, а у меня даже нет времени, чтобы почувствовать себя беззаботной и счастливой. Теперь я поняла, почему это десятилетие — от сорока до пятидесяти — зовут десятилетием разводов: видимо, тогда-то все и начинают истерически метаться, пытаясь ухватить еще один кусочек свободы, сбежать от трудных обязательств и ответственности.
Выходя от Рути, я натолкнулась на женщину с рыдающим малышом на руках и еще одним, хнычущим в коляске. Приглядевшись, я увидела, что и по лицу мамы ручьем текут слезы. В голове у меня сразу закрутилась песенка: любовь-и-брак, рыдания-и-мрак. На улице стояла типичная для серого лондонского денька погода: моросил дождь, и казалось, сырость проникает до самых костей, а солнце больше никогда не выглянет из-за туч. Я почувствовала, как где-то в районе живота начала толкаться зарождающаяся депрессия, словно мокрая кошка, коварно трущаяся о голые замерзшие хозяйские ноги.
На подходе к дому моя жизнь представилась мне крайне печальной. Куда делись те выходные, полные страсти, которые мы с Грегом проводили, не вылезая из постели? Когда Грег вернулся с работы, я задала ему этот вопрос. Он искал какую-то шоколадку, которую сам от себя и спрятал.
— Не глупи, — ответил он. — Медовый месяц не может длиться вечно — надо же когда-то и дела делать.
— А ты не скучаешь по тем временам, милый? Не хочешь, чтобы снова все стало как тогда?
— Нет. У меня слишком много дел: дети, работа, непрочитанные книги, непросмотренные фильмы. А, вот она где! — радостно воскликнул он, вытаскивая конфету из-за стопки кулинарных книг, грозивших обрушиться с переполненной полки. — Хочешь? (Грег упорно отказывался обсуждать странное сочетание шоколада и легкого масла в своей диете.)
— Давай, — тоскливо согласилась я, думая про себя: «Ничего, всегда можно сжечь лишние калории на внебрачной диете».
Грег ушел в гостиную, и вскоре оттуда послышался его радостный голос:
— Йо, раста-мэн! Я усек ту твою фишку с травкой! — Так он приветствовал Лео.
Как-то на днях Грег искал по всему дому свои фирменные трусы от крутого модельера. И, переворачивая в их поисках шкаф сына, наткнулся на маленький коробок из-под спичек, набитый травкой. Грег с травкой хорошо знаком, так что, демонстративно понюхав ее, уверенно заявил:
— Похоже, неплохой товар, сам бы с удовольствием скурил.
Вот так и родилась эта шутка про растамана — на первый взгляд забавная. Но сегодня с того эпизода пошел уже десятый день, и почему-то она перестала меня веселить.
На кухню прошмыгнул Лео, окутанный почти осязаемым коконом недовольства. В таком дурном настроении он пребывает почти постоянно вот уже два года. С мальчиками в тринадцатый день рождения происходят странные физиологические перемены. Внезапно голова у них, вчера еще крепко державшаяся на шее, становится слишком тяжелой и клонится к полу, а речь, до того вполне внятная, делается неразборчивой. И мой общительный сын с когда-то прекрасной осанкой и отчетливой артикуляцией превратился в сутулого бормотуна.
