Жаль.
Однако он стоял на своем.
Прекрасно! Америка спасена, хотя бы на время. Что открывает путь для импровизации.
Мне оставалось лишь порекомендовать ему офицера, к которому он мог бы обратиться с прошением. «Готвальд, — сказал я ему, — вы неистовый глупец — я не могу просто так отпустить вас».
Если память не изменяет мне, он пошел к господину гауптману Фюссли. Точно не помню, с письмом от меня или нет, так, или иначе, он получил отказ.
С той поры он, как мне казалось, выглядел каким-то обескураженным; тем не менее, надеясь, что теперь он оставил прежние ужасные намерения, и видя, с каким неподдельным усердием он выполняет свои обязанности, я с каждым днем все более симпатизировал ему. Жена моя не раз признавалась, что ей кажется, будто «он повредился умом», и часто повторяла: «Однажды мы найдем его мертвым в его собственной постели», но я не имел ни малейших оснований для недовольства. Дней восемь или десять назад, если не ошибаюсь, в Прощеное воскресенье, он куда-то пропал на полдня, и сердце мое разрывалось от беспокойства. Однако к вечеру он вернулся (предположительно из Клотен, о чем свидетельствует приложение «Б»), и когда сели за стол, я укорил его: «Готвальд, я сегодня с ног сбился, пытаясь найти вас, — сделайте милость, предупреждайте меня своевременно, если вам надобно отлучиться». Он же промолчал, не проронил ни слова.
Он скрывал в своем сердце некую тайну! Краснокожие?.. Приложение «Б» в бумагах не обнаружено. Завтра проверю еще раз! Судя по всему, это не оригинал отчета Лафатера, а лишь его копия.
24-е. — Спросил библиотекаря, где могут быть приложения «А» и «Б». Он же заверил меня, что по идее они должны находиться в общей стопке. Пообещал разобраться.
* * *
На протяжении всей Страстной недели вел он себя совершенно обычно, не вызывая ни малейших подозрений.
В Великий четверг он был в церкви и, вернувшись домой, стал расхваливать услышанную проповедь, позднее же, вечером, зачитал мне мою собственную. В тот же вечер он гулял с друзьями, почитал вместе с ними песни Геллерта,[3]которые неизменно носил при себе.
В Страстную же пятницу застал я его с порохом, и он, увидев мое недовольство, пояснил, что хотел позабавить Генриха, моего сына. Я кратко высказал свое неодобрение и ушел.
Энслин — они сам вроде ходячей бочки с порохом! Одна стрельба на уме! Кроме того, что это за радость, которую он вздумал доставить Генриху? На сегодня все.
Я закрыл тетрадь, поднял голову и поначалу просто тупо уставился прямо перед собой. Лишь постепенно окружавшие меня предметы вновь обретали формы и очертания, неторопливо превращаясь в настольную лампу, стол, книжную полку, — возвращали меня к реальности.
У моего стола стоял библиотекарь. Рядом с ним — молодая женщина. Я смотрел на нее, она на меня. Я мгновенно утонул в ее сияющем взгляде, излучавшем непостижимое очарование; все лучи сошлись в фокусе прямо перед моим лицом — в него словно вонзилось множество крошечных игл.
Я хотел было что-то сказать, но тут, к счастью, заговорил библиотекарь. Тихо, приглушенным голосом, как и подобает беседовать в читальных залах, он сообщил, что это госпожа доктор Сцабо, также заказавшая для изучения интересующие меня документы, и спросил, не завершил ли я уже…
— Ну конечно, разумеется! — ответил я, ничуть не покривив душой, ибо действительно был готов, и стал торопливо убирать свои вещи.
— Благодарю!
Я ей улыбнулся. Сказать по правде, в воздухе теперь витало нечто вроде: «Мы, кажется, уже где-то встречались». Однако я прикусил язык. Но вместо этого, по меньшей мере столь же банально и нелепо, осведомился:
— Так значит, вы тоже занимаетесь Лафатером?
— Да, — тихо ответила она, поглядывая на меня мимо библиотекаря с едва ли не интимной доверительностью. — Кстати, я читала некоторые ваши книги.
Я поджал губы и скромно кивнул. Стало быть, она меня знает. Тем лучше.
На следующий день она появилась около половины четвертого. Я терпеливо ждал, невзирая на то, что уже после обеда глаза мои страшно болели, — дело в том, что я пословно сравнивал все переписанное мною, с рукописным оригиналом; под конец на бумаге мне стали мерещиться сплошные черные закорючки, хвостики, завитки, таинственные иероглифы.
Я увидел ее еще в дверях, но когда она подошла к моему столу, притворился, что вздрогнул от неожиданности, якобы заработавшись и ее прихода не заметив.
Назавтра она сама заговорила со мной.
Она пришла гораздо раньше обычного. И была довольно сильно возбуждена.
Спросила, не можем ли мы потолковать. Обстоятельно и с глазу на глаз. У нее есть одна весьма необычная проблема, и…
Тут дал о себе знать библиотекарь, торчавший за своей стойкой, зорко оглядывая читальный зал поверх очков.
Пожалуй, она права: нам лучше продолжить беседу где-нибудь в другом месте.
— Может быть, в шесть, встретимся у библиотеки? — предложил я.
Она не возражала и протянула мне маленькую холодную ручку. Ну а я? Просто взял и пожал ее.
Глава вторая
После встречи в читальном зале я направился обратно в «Лимматхоф» и там, до странности окрыленный, стал набрасывать возможные варианты развития сюжета картины, предоставив полную свободу моей фантазии; на данный момент у меня в распоряжении находилось куда как мало реальных фактов, которые могли бы воспрепятствовать ее полету. В сознании то и дело всплывала эта женщина, что, впрочем, ничуть мне не мешало — наоборот. Свидание было назначено на шесть вечера, и я сосредоточился на работе, чтобы управиться в срок.
По дороге позвонил Хафкемайеру из телефонной будки. Мне повезло: я застал его сразу. Доложил о состоянии кинопроекта и многозначительно добавил, что напал на весьма любопытный след.
«Хорошо», — одобрил Хафкемайер. Даже весьма хорошо, дескать — в последующие дни он будет в разъездах по различным съемочным площадкам и непременно попытается сделать краткую остановку в Цюрихе. Он и так уже давно хотел познакомиться со мною лично.
«Краткую остановку в Цюрихе», — мысленно поразился я (вот он, огромный, бескрайний мир Хафкемайера!) и дал ему телефон Лимматхофа, который прочел на спичечном коробке с рекламой гостиницы, дабы он в случае надобности мог оставить мне сообщение.
На месте встречи я появился даже раньше, чем было условлено. Стрелки часов педантично двигались вперед. Подобно бомбе с часовым механизмом.
Чем-то все это и впрямь напоминало свидание — то, как я ходил взад-вперед у входа в библиотеку, поглядывая на часы, ждал эту женщину. Зрелище мне самому представилось нелепым, а потому я остановился и, сцепив руки за спиной, принялся ждать в той позе, в какой учитель поджидает своих питомцев.
