Это была моя собственная голова в полупрофиль, искусновырезанная из пластинки двухслойного сардоникса, – чрезвычайно тонкаяработа; белый камень на черном блестящем фоне.
Тяжелая камея, образец великолепного мастерства Онапредназначалась в подарок любимой тетушке Куин и была сделана скорее радишутки, но прежде чем наступил подходящий момент, в моих жилах потекла ТемнаяКровь. А теперь поздно, все это осталось для меня в прошлом.
Каков же был портрет на камее? Продолговатое, овальной формылицо с чересчур изящными чертами: слишком тонкий нос, круглые глаза, изогнутыедугой брови, пухлый ротик, губки бантиком, как у двенадцатилетней девчонки. Нитебе огромных глаз, ни высоких скул, ни массивного волевого подбородка. Оченьхорошенькое личико, не в меру хорошенькое. Именно поэтому я остался недоволенпрактически всеми фотографиями, сделанными для создания этого портрета.
Однако художник по камню не придал моему лицу хмуроговыражения – напротив, на камее я слегка улыбаюсь. Короткие волнистые волосы онпревратил в густые локоны, напоминающие нимб Аполлона, и с неизменнымизяществом изобразил воротник рубашки, лацкан пиджака и галстук.
Разумеется, камея не могла передать, что мой рост шестьфутов четыре дюйма, что волосы у меня иссиня-черные, глаза голубые, ателосложение худощавое, равно как и того, что у меня длинные тонкие пальцы,словно созданные для игры на рояле (я действительно время от времени сажусь заинструмент). Только благодаря моему росту люди понимали, что перед ними молодойчеловек, а не хорошенькая девушка с изнеженными ручками.
Вот таким было это загадочное создание, разглядывавшеесобственный портрет. Создание, искавшее сочувствия и словно жаждущее сказать:"Что ж, подумай, Лестат. Я молод и глуп. Но не лишен привлекательности.Взгляни на эту камею. Меня можно назвать симпатичным. Так дай мне шанс".
Я бы велел выгравировать эти слова крошечными буквами наобратной стороне камеи, но там в овальную рамку было вставлено мое фото –тусклое, не очень хорошего качества, однако наглядно подтверждавшее точностьхудожественного портрета.
И все-таки на золотой рамке, прямо под камеей, быловыгравировано одно слово: Квинн. Мастер хорошо скопировал мой почерк, который явсегда ненавидел: мне кажется, так обычно пишет левша, старающийся скрыть этотнедостаток, а я словно пытался сообщить всему миру, что вполне разумен испособен отвечать за свои поступки, хотя и вижу призраков.
Я быстро перечел письмо, вновь, в который уже раз испытывая раздражениепри виде ровных, скучно однообразных строк, затем сложил листки и спряталвместе с камеей в узкий коричневый конверт.
Запечатав конверт, я положил его во внутренний нагрудныйкарман черного блейзера, застегнул верхнюю пуговицу на белой парадной рубашке иповязал простой галстук из красного шелка. Вот он, Квинн, – настоящийщеголь. Квинн, достойный стать персонажем Вампирских хроник. Квинн,принарядившийся, чтобы умолять о милости быть принятым в Сообщество избранных.
Я откинулся на спинку стула и прислушался. По-прежнемуникакого намека на присутствие Гоблина. Куда же он подевался? Мне вдруг сталодо боли одиноко без него, и пустота ночного воздуха сделалась явственноощутимой. Он ждал, когда я выйду на охоту, мечтал о свежей крови. Я и сам чувствоваллегкий голод, но этой ночью у меня были совсем другие намерения: я собиралсяотправиться в Новый Орлеан. И возможно, встретить там свой смертный час.
Гоблин, конечно же, ни о чем не догадывался. Он, дитянеразумное, не мог понять, что сейчас происходит. Да, действительно, он всегдавыглядел в точности как я и с течением времени изменял свой облик вместе сомной, но при этом неизменно оставался ребенком. Стоило ему схватить своейправой рукой мою левую, как почерк тут же превращался в детские каракули.
Наклонившись, я дотронулся до кнопки на мраморнойстолешнице. Свет ламп медленно потускнел и вскоре совсем погас. В хижинеотшельника воцарилась тьма. И сразу же все звуки как будто сделались громче:крик ночной цапли, журчание темной смрадной воды, возня крошечных существ вгустых, сплетающихся между собой кронах кипарисов. Я чуял аллигаторов,опасавшихся этого острова не меньше, чем люди. И всем существом чувствовалзловонную жару.
Луна светила ярко, и постепенно я разглядел кусочек неба,ярко-синий, с металлическим отливом.
Болото здесь, вокруг острова, было самым глубоким.Тысячелетние кипарисы цеплялись узловатыми корнями за берег, сгибаясь подтяжестью ползучего испанского лишайника, серебряными бородами свисавшего суродливо искривленных веток. Казалось, деревья выстроились здесь специально,чтобы скрыть Хижину Отшельника от посторонних глаз. Возможно, таковым и было ихпредназначение.
Только молнии время от времени атаковали этих древнихчасовых, не страшась старинных легенд, гласивших, что на острове СладкогоДьявола обитает зло и что тот, кто туда отправится, рискует никогда невернуться.
Впервые я услышал эти легенды в пятнадцатилетнем возрасте. Ав двадцать один мне повторили их снова, но тщеславие и любопытство влекли меняна загадочный остров, к весьма еще крепкому двухэтажному дому и таинственномумавзолею рядом с ним. Но теперь для меня не существовало никакого"потом". Остались только бессмертие, бьющая через край энергия ивеликая сила, навсегда отрезавшие меня от реальности и времени.
Человеку в пироге пришлось бы больше часа лавировать междукорнями деревьев, чтобы добраться от острова до большой земли – до пристани уоснования возвышенности, на которой стоял Блэквуд-Мэнор, надменный ивеличественный.
На самом деле я не испытывал привязанности к ХижинеОтшельника, но она была мне необходима. Мне не нравился мрачный мавзолей изгранита и золота с выбитыми в камне странными латинскими надписями, однако днемприходилось прятаться в нем от солнца.
Зато Блэквуд-Мэнор я любил той безрассудной и эгоистичнойлюбовью, которую порождают в наших душах только величественные дома, всем своимобликом словно говорящие: "Я стоял здесь до того, как ты появился на этомсвете, и буду стоять после твоей смерти". Такие строения словно воплощаютсобой надежность и олицетворение мечты.
История Блэквуд-Мэнор захватывала меня не меньше, чем еготщеславная красота Я всю жизнь прожил в этом особняке, если не считать чудесныхпутешествий за границу.
Я не мог понять, почему множество моих дядюшек и тетушеквсе-таки покинули Блэквуд-Мэнор, но эти люди – чужаки, переселившиеся на севери приезжавшие домой только изредка, на похороны, – меня не интересовали.Сам же я был очарован родовым особняком.
