В студии, где мне предстоит познакомиться с Бетани, уже ждет коренастый медбрат — сидит в уголке, прижав к уху мобильник, и увлеченно обсуждает тонкости составления графика дежурств. Говорят, Рафик знает свое дело и на его реакцию можно положиться, но жест, которым он меня встречает: сейчас, мол, погодите минутку, — не слишком-то способствует тому, чтобы я почувствовала себя в безопасности. Пускай последние несколько месяцев я только и делала, что изобретала и совершенствовала новые приемы самозащиты — в основном выкручивание чувствительных частей тела и прицельное метание всевозможных предметов, — я все равно постоянно ощущаю себя передвижной мишенью. В истории болезни (прочитанной только что) говорится, что в прошлом декабре Бетани Кролл откусила ухо домогавшемуся ее мальчику. Пришить изжеванный орган обратно врачи не смогли.
Весело… Ну, давайте ее сюда, чего уж там.
Внезапно — слишком внезапно — мое желание сбывается. Мощная, сплошь в татуировках рука приоткрывает дверь, в проем скользит узкая полоска темноты, оказавшаяся на поверку девочкой. И вот она уже рядом. И уже — слишком близко. Отодвинулась бы, хотя бы на шаг. Но нет. Рафик обменивается парой междометий с коллегой — гороподобной обладательницей татуировок, после чего та коротко кивает в мою сторону: получите, мол, и распишитесь, — и уходит. Можно, конечно, передвинуть кресло, но лучше не рисковать. Она тут же сообразит, что стоит за этим маневром.
Маленькая, тонкокостная, с детской еще фигурой, Бетани Кролл выглядит младше своих шестнадцати. Спутанная масса темных волос наводит на мысли о каракулях раздосадованного малыша. Для оксмитских пациенток членовредительство — любимое, освященное временем хобби, что лишний раз доказывают руки Бетани, покрытые типичным узором сигаретных ожогов и шрамов. Какие-то из них успели зажить, другие, похоже, совсем свежие.
— Ну надо же. Новая психиатриня. — Голос у нее тоже скорее детский, но с неожиданной хрипотцой, как будто ей натерли горло чистящим порошком.
— Приятно познакомиться, Бетани, — говорю я и, подъехав, протягиваю руку. — На самом деле я психотерапевт.
— Один хрен, — заявляет она, игнорируя мой жест. Как и я, она одета в черное. Униформа скорбящих. Может, в каком-то смысле она все еще считает себя покойницей?
— Габриэль Фокс. Я здесь новичок, заменяю Джой Маккоуни.
— С вашей братией у меня заведено так: сначала я выдаю вам кредит доверия. Десять звездочек из десяти — говорит Бетани и, оглядев мою коляску, добавляет: — Но ты у нас убогая, поэтому, так и быть, получай еще одну. Позитивная дискриминация и все такое. Короче, твой стартовый капитал — одиннадцать звезд.
В истории болезни упоминалось, что речевое развитие у Бетани выше среднего, но я все равно удивлена. В подобных заведениях такие речи слышишь нечасто.
— Десять меня вполне устраивает. Очень великодушно с твоей стороны, Бетани. По специальности я арт-терапевт. Сторонница теории о том, что искусство помогает выразить то, чего не скажешь словами.
Глаза у нее темные, кошачьи и густо подведены черным карандашом. Смуглая желтоватая кожа, узкое, асимметричное лицо. Не хорошенькая, а, что называется, эффектная. На малолетнюю куколку не тянет. Космы такие, что ни в жизнь не распутаешь. От девочки с семейного портрета в ней не осталось почти ничего. А эти ее замашки — результат двухлетнего погружения в здешнюю разновидность подростковой субкультуры или это от природы? Так или иначе, Бетани ведет себя так, будто готовится к драке. И вид у нее соответствующий, и разговаривает она так, что ясно: от этой добра не жди, — но, с другой стороны, они все такие, кто больше, кто меньше. Первое впечатление: умнее, чем большинство, и за словом в карман не лезет, но в остальном все, как всегда.
— Суть в том, что я здесь, чтобы помочь тебе выразить все, что захочется, во время твоих занятий здесь, в… — Произнести «кабинет творчества» я не в состоянии. Язык не поворачивается. — …этой студии. Все, что тебе заблагорассудится. Границ тут никаких нет, можешь выбрать любую дорогу. Возможно, она заведет тебя в опасные края. Но я всегда буду рядом.
— Убожество на колесиках собралось водить меня за ручку. Здорово. Какое счастье, что в «опасных краях» ты будешь катить рядом. И парить мне мозги.
— Я просто человек, готовый тебя выслушать. А не хочешь разговаривать — бери бумагу и краски. Не все можно выразить словами. Даже если у тебя большой словарный запас.
Бетани делает вид, что ее сейчас вырвет. Потом смотрит на меня с прищуром:
— Пять звезд долой. Тебе тут явно не место. Так что садись-ка ты на свой хромопед и кати себе навстречу солнцу. Пока с тобой чего-нибудь не стряслось. — Покружив вокруг кресла, она останавливается у меня за спиной и шепчет в самое ухо: — Говоришь, ты теперь вместо Джой? Страдалица Джой. Думаю, насчет печальных обстоятельств ее ухода ты уже в курсе? — Это вставленное к месту клише наталкивает меня на мысль: возможно, где-то тут кроется ключ к душевному устройству моей новой подопечной. Она играет словами, как будто ее жизнь — забавная вещица, которую она рассматривает с расстояния вытянутой руки. Повод повеселиться, фантазия, а не реальность. — А ведь я ее предупреждала, чем все закончится. Да-да, предупреждала.
Уловка сработала — я заинтригована, но ей об этом знать не обязательно. Поэтому я обвожу рукой стены и спрашиваю:
— А твои работы здесь есть?
Есть такая игра — угадай, кому из психов принадлежит то или иное творение. Но я слишком часто бывала в казино, среди рулеток, столов для блек-джека и сложенных в стопочки фишек, чтобы не увидеть, как это развлечение похоже на покер. Еще одна, кстати, игра, которой лучше не увлекаться.
— Да, Джой у нас была такая. Вся из себя несчастная. И ты, похоже, из той же породы, — продолжает она, проигнорировав мой вопрос. — Зачем ты, например, красишься? Ясно же, что никто на тебя и не взглянет, будь ты хоть трижды раскрасавица. Разве что извращенец какой. Ты не обижайся. Но нельзя ж быть настолько далеко от реальности.
Покажи им, что насмешка тебя задела, и они почувствуют свою власть. Поймут, что им все можно. И тут же этим воспользуются.
— Я спросила, есть ли здесь твои работы, — спокойно повторяю я. — Кстати, зови меня Габриэль.
— Ты про эти великие шедевры?
Она презрительно оглядывает студию. Набор сюжетов классический: цветы, граффити с трехбуквенными лозунгами, кладбища, кровожадные звери, необъятные груди и огромные фаллосы. Хотя есть и сюрпризы. С потолка, словно гигантская лампочка, свисает незаконченный макет воздушного шара из папье-маше — творение худенького мальчишки двенадцати лет, который попал сюда после того, как вместе с отцом убил сестру. Смелый такой шар, честолюбивый и полный надежд; в нем больше цельности, чем в его создателе. Сила искусства — столь наглядные ее проявления всегда интригуют и греют сердце. Взгляните на заспиртованный мозг, и что вы увидите? Комок цвета замазки, бугорчатый и голый, как извлеченный из раковины моллюск. Но внутри него свободно уместится не одна сотня миров, причем совместимы они или нет — не важно.
