Энн затаила дыхание. Обычно, когда играли с ее сосками, она ощущала боль, поэтому отключала чувства, как только там оказывались руки мужчины. Но сейчас она не могла позволить себе отключиться и быть мыслями где-то далеко. Ей необходимо сосредоточить внимание на герцоге, отслеживать каждое его движение и угадывать каждое его желание. Она должна вести себя с ним безупречно, чтобы он захотел оставить ее.
— Может… Может, вы хотите пройти в свою спальню? — предложила она, чувствуя, как взволнованно звучит се голос. Надо успокоиться. В конце концов, ей известно, что его не интересуют неопытные женщины.
Он перестал сжимать ее сосок и перешел к нежным поглаживаниям. Это было… приятно.
— Мы сделаем это здесь, ангел мой. Мы ведь находимся в моем кабинете, да?
— Да, — нахмурилась Энн, услышав странный вопрос. Ведь, даже ничего не видя, он должен был это знать.
— Хорошо. Я на секунду встревожился, что лишился чувств в коридоре и ласкал твою грудь на виду у прислуги.
— Вы действительно не знали, где мы находимся? — вздрогнула Энн.
— Я просто хотел убедиться. Ведь в коридоре не было бы кресла, ведь так? Если только я не выбросил его туда.
Выброшенное в коридор кресло?
— Дело в том, ангел мой, что мир для меня — сизая пустота. — С этими словами он вдруг ущипнул ее сосок.
Энн ойкнула.
— Тебе не нравится это? Прости, — хрипло сказал герцог. — Может, тебе не хочется заниматься любовью со слепым?
Герцог был сердит, озлоблен и уязвим, поэтому нападал без причины. Такие мужчины пугали Энн. Но герцога, с его ранами и слепотой, она понимала. Его состояние не беспокоило и не пугало ее, как некоторых других. Когда-то ее родной дедушка тоже ослеп.
— Ваша светлость, — твердо сказала Энн, — вы потеряли зрение в сражении, и я никогда не стану относиться к вашей слепоте как к физическому недостатку.
— Не станешь? — Герцог наклонился и коснулся губами ее груди. — И все же я не могу отыскать твой сосок, не совершив множество неуклюжих движений. — Язык герцога лизнул грудь Энн, и она задрожала от покалывающих ощущений внизу живота. Обычно ничего такого она не испытывала.
— Ваш поиск доставляет мне удовольствие, — прошептала Энн.
Его язык коснулся набухшего от горячих и влажных прикосновений соска, и он обхватил его губами. Сосок стал твердым и почти пульсировал от чувственных ласк. У Энн подогнулись колени, и, чтобы устоять на ногах, она уцепилась за бедра герцога.
Никогда прежде она не была… в таком разладе с самой собой, такой странной и безрассудной, когда мужчины ласкали ее тело перед тем, как овладеть ею. В борделе она всегда контролировала себя с мужчинами и всегда в совершенстве исполняла свою роль. Это уберегало ее от наказаний Мадам. Сейчас она должна руководствоваться разумом.
Чтобы доказать, что она управляет ситуацией, не собираясь терять самообладание или поддаваясь необычному головокружительному чувству, Энн издала страстный стон. Один из самых лучших в ее арсенале.
Герцог нежно гладил ее ягодицы и кончиком языка ласкал сосок. Внизу живота Энн почувствовала необычное… жаркое, болезненное ощущение. С внезапным приступом грусти она заметила, как герцог закрыл глаза. Неужели это потому, что ему не хочется помнить о своей слепоте, когда он прикасается к ней?
С ее губ сорвался тихий стон. Тот, который она не планировала. Настоящий. Он был слишком писклявым, и в нем совершенно отсутствовала страсть.
— Если я займусь любовью с тобой, — герцог оторвался от груди Энн, чтобы сделать вдох, — мне бы хотелось знать твое имя, ангел мой.
Энн. Звучит так скучно. В любом случае ее имя сообщили сыщикам с Боу-стрит, которых вызвали после смерти Мадам. Она должна назвать герцогу фальшивое имя. Новое имя для новой жизни.
— Сэриз[1], — пробормотала Энн. Это был цвет, который выбрала для нее Мадам. Скандальный ярко-красный. Теперь она должна вести себя подобно бесстыдной шлюхе, которая охотно носит красное шелковое платье и грудью упирается в мужчину, чтобы привлечь его внимание.
— Восхитительно, — шепнул в ответ герцог и обхватил губами сосок ее левой груди. Энн так и не поняла, к чему это относится: к ее имени или к соску.
Он с невероятной настойчивостью посасывал ее грудь, закрыв глаза с длинными черными ресницами, и это вызвало в ней невероятно сильные ощущения. Энн хотела быть бесстыдной, но вместо этого оцепенела и напряглась. Это уже не доставляло удовольствия, но она прикрыла глаза и терпела. Останавливать его нельзя, нельзя разрушать очарование. Ей нельзя сердить и раздражать его.
Он отпустил ее грудь, и Энн облегченно покачнулась, пока он не переместился к правой груди. Большая рука герцога обхватила ее снизу и стала нежно ласкать. Энн знала, что он хочет услышать доказательство того, что делает ей приятное. Она издала еще один запланированный стон, отлично подходивший к данной ситуации. Хриплый, с нотками удивления, как будто благодаря ему она испытала восторг, которого не знала прежде. И, по правде говоря, эта ласка была… приятной.
— Нравится? — Его светлость наградил Энн хриплым смешком.
— О да. — Ей хотелось, чтобы он думал, будто все, что он делает, превосходно. На розовых ореолах ее сосков блестела влага. Отделанный кружевом лиф платья был зажат между их телами, в тело Энн впивался корсет. — Вы хотите раздеть меня?
— В этом нет необходимости. — Герцог вздернул подбородок. — Шторы опущены? В комнате темно?
— Да. — Впервые за все это время Энн по-настоящему осмотрела его кабинет. Когда она приехала сюда, наняв экипаж на постоялом дворе в деревне, дом герцога удивил ее. Огромный особняк, симметричный и прочный, окруженный лужайками и лесами. Он очень напоминал дом, в котором она жила в детстве, дом, о котором она старалась теперь не думать.
Этот дом казался слишком скромным и простым для герцога, тем не менее в кабинете было полно симпатичных вещиц. У зашторенных окон на подставке, декорированной золотом, стоял глобус. Стены украшали огромные картины с изображенными на них лошадьми, здесь же стояли мягкие кожаные кресла с низкими спинками, уютные и располагающие к отдыху. Книги были повсюду: на полках, лежали стопками на столах, даже в креслах.
Это была любимая комната джентльмена. И было ужасно печально, что ее заполняли вещи, которые герцог больше не мог видеть.
— Я хочу овладеть тобой сзади, — резко произнес герцог. — На своем столе.
Что бы он ни пожелал, она должна соглашаться. Энн совсем не так представляла себе их первый раз, но противоречить не осмелилась.
— Хорошо. — Энн взяла его за руки, поднесла одну руку ко рту и, обхватив губами и призывно посасывая указательный палец герцога, стала отступать назад к большому блестящему столу у стены. Таким способом можно было вести его, пощадив его гордость. Когда ее ягодицы уперлись в гладкое полированное дерево, Энн остановилась. Герцог, обхватив ее руками, дотронулся до края стола.
