стеклу. Разобьёшь окошко, и самолётик упадёт вместе с нами.
Но почему у Вовки такой странный голос? Угу, и почему Володька сбрил усы…
Я потряс головой, пытаясь привести мысли в порядок.
«Самолётик? — удивился я. — Какой, к ежам, самолётик?»
— Женщина, угомоните своего отпрыска! — приказал Вовке недовольный бас.
Женщина? Какая женщина? Какой самолётик? Похоже, я наглотался воды и ловлю глюки.
— Простите, Тёмочка просто устал, вот и шалит, — залепетал женский голос.
— Ремня Тёмочке всыпать, и враз усталость пройдёт, — продолжал возмущаться мужской бас.
— Это не по-советски! — возмутился молодой, звонкий контральто.
— Вы ещё скажите, что детей лупить нельзя, — ехидно высказалась дама лет сорока.
— Конечно, нельзя! — воскликнула моя соседка.
— Нас ремнём воспитывали и вон, гляньте-ка, нормальными людями выросли! — к разговору подключилась женщина глубоко бальзаковского возраста.
Я слушал весь этот горячечный бред и тихо офигевал: за всю жизнь мне даже сны цветные никогда не снились, а тут такие качественные галлюцинации. Может, у меня сердце остановилось, и меня экстренно с того света вытягивали, а вот это вот все — последствия сердечно-лёгочной реанимации?
Тем временем скандал разгорался. Я вздохнул, открыл глаза и всё-таки рискнул оглядеться по сторонам. Вовка оказался молодой девушкой, на руках у которой сидел бутуз лет пяти и азартно долбил пожарной машинкой по спинке соседнего кресла. Дородный мужчина лет пятидесяти, с густыми усами и насупленными бровями требовал у молодой мамочки угомонить ребёнка.
Рядом со мной сидело то самое звонкое контральто, которое утверждало, что воспитывать детей ремнём — метод не советский. Машинально отметил, что грудной голос соседки очень подходит её внешности. Была она вся какая-то уютная, мягкая, с бархатными ресницами, вишнёвыми губами, со светлой русой косой толщиной в половину моего запястья.
Я покосился на высокую грудь и внезапно заёрзал на сиденье от приятных, но неуместных сейчас ощущений.
Переключил внимание на старуху Шапокляк, которая ратовала за кнут в процессе воспитания. Впрочем, «старуха» — это я погорячился. Худая дама в возрасте за пятьдесят с длинным носом и стогом сена на макушке выглядела элегантно, несмотря на невзрачный пиджак из прошлого века и большой приплюснутый блин на голове.
Я склонялся к мнению Шапокляк в плане воспитания. Женский коллектив детского дома разбавляли два мужика — трудовик и сторож. И оба воспитывали нас скорее кнутом, чем пряником. Трудовик прививал манеры метровой линейкой по мягкому месту, а мог и рейкой вдоль хребтины протянуть за нарушение техники безопасности. Сторож справлялся крупкой лозиной и подзатыльниками. И ничего, выросли, в люди вышли, только выправка крепче стала.
Стоп! Я качнул головой, пытаясь поймать несоответствие в словах граждан.
При чём тут советский или несоветский метод воспитания? После распада Союза прошло до чёрта десятков лет. Я даже сам не ожидал, что перескачу вместе со всеми в двадцать первый век, с моей-то профессией и образом жизни. А вот сумел, многих пережил и ушёл на пенсию относительно здоровым и бодрым.
Так что девица двадцати двух лет от роду и слово «советский» — вещи несовместимые.
— Молодой человек, — с лёгкой неприязнью в голосе обратилась ко мне Шапокляк. — Что вы на меня так смотрите? Это неприлично!
Ну, молодой, это она, конечно, мне польстила, я уже лет двадцать как немолодой. А что таращусь на неё, так это я не специально, просто задумался.
— Прошу пардону, — невольно брякнул я, растянув губы в улыбке.
— Хам, — дама поджала губы и отвернулась к окну.
«Ну, хам так хам. Не хами, и не облаянной будешь, — я пожал плечами и вернулся к своим мыслям. — Но почему всё-таки самолёт? Откуда он взялся в моих галлюцинациях?»
Я повернул голову к иллюминатору и задумчиво уставился на плывущие облака, пытаясь собрать мысли в кучу, расслабиться и вырваться из собственного потока сознания. Как говорил наш старшина в махровом году на срочке: «В любой непонятной ситуации читай Устав».
Всё-таки причудлива память человеческая. Не иначе кровоизлияние в мозг приключилось, вон как меня далеко во времени в галлюцинациях откинуло. Я разглядывал крыло самолёта и словно вернулся во времена своей юности. Тогда, как и сейчас, впервые очутившись в салоне ТУ-104, испытал невероятную гордость за свою великую страну.
Это не просто авиалайнер. Это символ страны. Первый в мире реактивный пассажирский самолёт — чудо инженерной мысли, это результат колоссального труда советских учёных, инженеров и рабочих, объединённых одной целью.
В моё время конструкторы создавали не просто машины. Они создавали наглядные мечты о светлом будущем советских людей, во имя которых и жить хотелось, и жизнь отдать не жалко. Не то, что нынешнее время. Какие там богатыри? Квадробоберы, что б их… Или как их там?
Я чертыхнулся, тихо радуясь, что до нашего провинциального городка не докатилась очередная новомодная дурость. И куда только родители смотрят? Ну, на Новый год там, на праздник какой нарядить ребёнка зверушкой — это я понимаю. Но чтобы пацан какой, или девочка, не стесняясь, рядились кошечками-собачками и по лужайкам на четвереньках скакали, корм собачий жрали? Психушка по ним плачет, а не свобода самовыражения.
М-да, время давно изменилось. Не сказал бы, что в лучшую сторону. Вместо созидательного духа, который когда-то витал в воздухе, пришли эффективные менеджеры, которые только и могут оптимизировать и сокращать. В голове одни деньги и прибыль. Не понимают дефективные: настоящая эффективность — это не цифры на бумаге. Это дело, которое должно служить людям, чтобы оставить свой след в истории.
А какой след могут оставить после себя нынешние эффективные менеджеры, если они заняты только собой? Из эффективных умений в них только способности к пожрать, поспать и потрахаться. Хотя в последнем я очень сомневаюсь, если брать во внимание демографический кризис в целом по стране.
— Извините, вы не могли бы мне помочь? — приятный женский голос вырвал меня из круговерти моих привычных размышлений.
— Что? — я повернул голову и встретился глазами с самыми синющими глазами.
— Извините, вы не могли бы мне помочь, пожалуйста, — застенчиво попросила синеглазка.
— С удовольствием, милая барышня, — с улыбкой ответил я.
На долю секунды из глаз девушки пропала доброжелательная улыбка, вместо неё появилось недоумение. «Неужели глупышка подумала, что старый дед с ней заигрывает? Ну не женщиной же мне её называть, — хмыкнул про себя. — Или она из этих… из феминисток?»
Я вопросительно смотрел на девчонку, ожидая продолжения. Синеглазка вернула улыбку на место,
