являлись густонаселенные и застойные[14] аграрные регионы: Кастилия в Центре и Андалузия на Юге, население которых образует ядро испанской нации. Интересы этих регионов длительное время отражал и отстаивал Мадрид. Их уроженцы господствовали в госаппарате, судах, силах безопасности и в вооруженных силах королевства. Благосостояние земельной аристократии данных регионов («серой Испании») зиждилось не на земледелии и животноводстве, а на ограблении колоний – первоначально Нидерландов, затем стран Южной Америки и Италии[15]. Доминантами же развития Каталонии и Бискайи, расположенных на Севере королевства, рано стали другие секторы экономики: ремесла, мореплавание и внешняя торговля. Латифундистам «серой Испании» с их паразитарным образом жизни и экономической некомпетентностью[16] помогали держаться на плаву сперва богатства колониальной империи, а позже Испанский банк, выделявший помещикам кредиты под низкие проценты и с протяженным сроком возвращения[17]. Между тем бизнес-сообщество Каталонии и Бискайи в поисках дешевого кредита вынужденно обращалось в Париж и Берлин, а охота за инвестициями приводила басков и каталонцев за Ла-Манш – в Лондон и даже в Западное полушарие – в Нью-Йорк и Монреаль. Невзирая на не очень благоприятные условия, в Каталонии и Бискайе сосредоточилась обрабатывающая промышленность и большая часть топливно-энергетического сектора испанской экономики. Индустриальной и культурной столицей Испании и ее крупнейшим мегаполисом уже в XIX веке стала опередившая Мадрид Барселона. Таким образом, после утраты Испанией необъятной колониальной империи локомотивами модернизации страны оказались этнические меньшинства – баски и каталонцы[18]. Однородно испанские Центр и Юг шаг за шагом превратились в периферию, которой северное бизнес-сообщество пользовалось в качестве резервуара недорогой рабочей силы и источника сырья, тогда как «серая Испания», контролируя механизмы центральной власти, обременяла прогрессивных северян повышенными налогами.
Замена монархии республикой в известной степени стала импульсом к модернизации «исторически сложившегося» положения вещей. Революция 1931 года знаменовала успех Северной Испании в ее старинном и трудном политическом противоборстве с консервативными Центром и Югом. Со сменой лиц у руля центральной власти Мадрид стал корректировать государственную экономическую политику в пользу урбанизированных промышленных регионов. Но издержками данного успеха обернулось крайне враждебное отношение к Республике со стороны очень влиятельных социальных групп, прочно связанных с помещичьим укладом жизни Центра и Юга. Этими группами были профессиональное офицерство и римско-католическое духовенство.
Как и в нашей стране и в противоположность США, испанская Гражданская война охватила всю страну. Своеобразие испанской ситуации в первые недели Гражданской войны заключалось в следующем.
Современников (особенно иностранных наблюдателей) ошеломляла и озадачивала защита левоэкстремистскими силами «буржуазной Республики» с ее умеренным конституционно-политическим режимом. (Впрочем, наша страна создала подобный прецедент двумя десятилетиями раньше – ликвидацию выступления Корнилова объединенными усилиями умеренно демократического Временного правительства и левых экстремистов. Это был отечественный опыт Народного фронта[19], к сожалению, кратковременный и долго не получавший взвешенной оценки ни у нас, ни за рубежом.)
Во-вторых, в июльские дни 1936 года в совершенно непривычной политической роли выступали все правоконсервативные силы страны (в том числе испанское духовенство), в своей массе вдохновившие и поддержавшие мятеж против власти. Иерархия римско-католической церкви отторгла известные доктринальные установки христианства: «Всякий властям да повинуется» и «Нет власти, кроме как от Бога». В данном отношении националистическая Испания, порвавшая с Испанией Народного фронта, повторила судьбу Американского Юга.
В-третьих, развязывание Гражданской войны на Пиренейском полуострове сопровождалось разрушением госаппарата – еще более стремительным и объемлющим, нежели в России. В июле 1936 года в каких-нибудь 48 часов «государство рухнуло, развалившись на куски». Его разрушение, во многом подготовленное предвоенной ситуацией, стало неизбежным с развертыванием всеобщей забастовки. Последствия последней неминуемо оказались внушительнее плодов забастовки российских железнодорожников. Восставшая армия столкнулась с фундаментальными трудностями – отпором масс. Со второго-третьего дня борьбы она была вынуждена перейти к обороне, с трудом удерживая захваченное и растрачивая время – ценнейшее достояние любых бунтарей.
В России и в Испании гражданская война сочетала черты сразу нескольких глубоких и болезненных конфликтов – социально-классового, религиозного, международного. Поэтому две данные войны оказались ожесточеннее в сравнении с американской. Отсюда и исключительно глубокий и болезненный раскол российского и испанского гражданского общества не только по классово-имущественному принципу, что не было чем-то новым, но и по целому ряду других параметров.
Глава 2
Расколы большие и малые
При всей разнице в уровне и темпах развития трех рассматриваемых государств в их предвоенной классовой структуре нетрудно обнаружить много общего.
Деятели бизнес-сообщества, крупные землевладельцы (помещики, плантаторы), крестьянство (фермерство), интеллигенция, духовенство, городские рабочие и профессиональные военные – все они были неотъемлемой частью общества и проявили себя в качестве социальных сил во время войны и последующего примирения. (Исключением были негры-рабы в США, аналогом которых трудно считать батрачество России и Испании.)
Поведение каждого из названных классов и слоев наглядно продемонстрировало многовариантность политического выбора в зависимости от понимания ими своих интересов и задач.
Весьма трудно вывести что-либо похожее на обобщенную политическую позицию предпринимательского класса трех стран.
В Штатах огромная часть капиталистического класса во главе с предпринимателями Нью-Йорка, Бостона и Чикаго, сохранив верность законной власти, уверенно вписалась в рамки нового социального большинства, которое вело войну и выиграло от нее. Предпринимателям, как правило, были выгодны огромные военные поставки, а после войны – существенное повышение импортных таможенных пошлин, которое наконец защитило отечественную индустрию от конкуренции английских товаров. Исключение из данного правила составила небольшая часть американской буржуазии – главным образом предприниматели Луизианы на Юге и Мэриленда на Севере, благосостояние которых накануне войны строилось на ввозе и продаже импортных товаров и на вывозе продовольственной продукции Юга.
В конце войны в связи с поражением Конфедерации и ее разорением серьезные убытки понесли финансовые круги еще двух северных штатов – Нью-Йорка и Нью-Джерси, банки которых вплоть до Гражданской войны кредитовали южную плантационную экономику. Впрочем, они возместили утраченное в ходе послевоенной Реконструкции Юга (см. главу 6).
За 48 месяцев военных действий практически ни один крупный американский предприниматель не выехал из страны. Напротив, бизнес-сообщество развило лихорадочную деятельность именно в годы Гражданской войны. Ведь все военное производство и преобладающая часть выгоднейших военных поставок было сферой действий частного капитала, самостоятельно заключавшего контракты с высшим командованием и армейскими и флотскими командирами[20]. Сократились масштабы традиционного американского зла – уклонения предпринимателей от уплаты налогов, что, вероятно, объяснялось суровостью законодательства военного времени.
Победа Севера обернулась потому и триумфом колоссального большинства американского предпринимательского класса. Он прочно связал свою судьбу с торжеством товарно-денежных отношений и с поступательным развитием демократии. Уцелевшие плантаторы позже превратились в сельских капиталистов. В экономической сфере
