разрешенности; 4) Пробуждение чувства отчуждения, связанного с осознанием новых зависимостей и новых форм близости (в самом раннем младенчестве — чувство покинутости); 5) Формирование специфически новой психосоциальной устойчивости (в данном случае преобладание доверия над недоверием), определяющей всю дальнейшую сопротивляемость.
Как видите, это «запрещенная» схема личностных характеристик, слишком сильно зависящая от наших непосредственных целей, а именно, от способа описания ранних детских переживаний, которые способствуют, или — наоборот — препятствуют развитию будущей идентичности.
Что же мы называем самым ранним и самым недифференцированным «чувством идентичности»? Я считаю, что это чувство возникает в результате общения матери и ребенка, общения, пронизанного ощущением взаимной надежности и взаимным узнаванием. «Чувство идентичности», во всей его младенческой простоте, дает первый опыт того, что позже — когда нахлынет «настоящая» любовь — получит название чувства «благоговейного присутствия», тоска по которому никогда не покидает человека.
Отсутствие или искажение этого чувства могут опаснейшим образом ограничить способность личности к идентификации. Глобальная необходимость идентификации подготавливается всем ходом юношеского развития, требующего от подростка отказа от мира детских грез и доверчивого вступления во «взрослую» самостоятельную жизнь.
С этой точки зрения к перечисленным шести пунктам я должен добавить седьмой, а именно — вклад каждой стадии развития в становлении «главного» человеческого стремления. Уже сформированное, это стремление у взрослого человека всегда превалирует над любыми стремлениями и любыми отчуждениями зрелого возраста.
Каждая последующая стадия и каждый последующий кризис всегда соотносятся с основными институализированными устремлениями человеческой натуры по той простой причине, что жизненный цикл и система общественных установок эволюционируют совместно. Отношения между ними двоякого рода: каждое поколение привносит в свои установки осадок пережитых инфантильных потребностей и юношеских страстей, и с помощью этих установок — в свою очередь — поддерживает свою жизнестойкость — по крайней мере, пока эти установки работают.
Если я определю религию как такую систему взглядов, с помощью которой человек пытался как-то подтвердить чувство базового доверия, то тем самым я опровергну попытку отнесения религиозного мировосприятия к проявлениям ребячества или — более того — к регрессивным проявлениям, хотя ни для кого не секрет, что практика и теория религии как формы общественного института отнюдь не исключают тотального инфантилизма. Как только мы преодолеваем универсальную амнезию всех «пугающих» сторон нашего детства, то сразу же с благодарностью осознаем, что розовый флер детства сохраняется на всю оставшуюся жизнь. Доверие перерастает в веру — в жизненно важной необходимости которой человек убеждается тем или иным способом. Мне кажется, что религия является древнейшим институтом (в смысле системы взглядов. — Примеч. перев.), предназначенным для облаченного в обрядовую форму возобновления чувства доверия в виде веры.
Эта система взглядов дает точное и ясное определение чувства греха, от которого она и призвана защищать человека. Если вспомнить о том, что религиозный способ поведения включает в себя «детское» подчинение творческой силе Божьей, стоящей у колеса земной Фортуны и обеспечивающей душевный мир, то изначальная детская устойчивость и способность к инфантилизации представляются очень весомыми величинами. В пользу последнего утверждения говорит также религиозная демонстрация «малости» и зависимости, проявляющаяся в полном отсутствии саморекламы, уничижительной жестикуляции, в исповедальном признании своих ошибок и грехов и в горячей молитве о внутреннем обновлении под мудрым водительством Божьим. Все это в высшей степени стилизовано и, стало быть, переведено в область надличностного.
По мере того, как индивидуальная мольба о возвращенном доверии становится частью совместного ритуала и выражением «надежности» данного сообщества людей, индивидуальное доверие перерастает в общую веру, а индивидуальное недоверие становится общепринятым злом.
Когда религиозность теряет свою актуальность, общество находит другие формы совместного «благоговения» перед жизнью, и тогда витальность поддерживается этими общепринятыми представлениями о мировом устройстве. Поскольку о витальной силе веры и надежды, всасываемой с молоком матери, можно говорить только как о разумно устроенном мире, то лишь это и является проверенной временем гарантией осуществления самых заветных желаний вне зависимости от прочих беспорядочных побуждений и модных веяний. Ребенок, находящийся на самой ранней стадии развития, мог бы сказать о себе так: «Я — это та надежда, которую я получаю и дарю»[2].
Желание быть «самим собой». Проблема «анальности». Чувства стыда и неуверенности в себе
Психоанализ обогатил психиатрический словарь словом «анальность», которое относится к специфическому удовлетворению и специфическим желаниям, связанными с органами выделения человеческого тела. Пристальное внимание к процессам очищения организма обусловлено тем, что буквально с пеленок ребенок слышит поощрительное «хорошо», когда он удачно справляется с поставленной перед ним «глобальной» задачей. Сначала это поощрение необходимо для компенсирования некоторого дискомфорта, связанного с ежедневной работой кишечника. По мере образования более оформленного стула и совершенствования того отдела мускулатуры, который отвечает за произвольное выделение (и произвольное сдерживание), анальный опыт все более и более обогащается. При этом область применения нового подхода к «жизни» вовсе не ограничивается сфинктерами. У ребенка развивается генеральный навык — а лучше сказать, неистовое желание — волевого противопоставления сдерживания и извержения, или, в более общем виде, «держания» и «отпускания».
Важнейшее значение этой второй стадии раннего детства состоит в быстром наращивании мышечной массы, в появлении речи, а также в возникновении дифференцированной способности — или вдвойне переживаемой неспособности — соотносить между собой образцы совершенно противоположных действий, суть которых выражается антонимами «держать» — «отпускать». Здесь так же, как и во многом другом, ребенок — до сих пор столь зависимый от других — начинает проявлять свою автономную волю. Именно в это время на сцену выходят сдержанные и удовлетворенные желания, буквально раздирающие ребенка на части. Конфликтные ситуации объясняются не только тем, что детские прихоти очень часто идут вразрез с родительской волей, но и тем, что ребенок нередко неадекватен своему самому яростному побуждению.
Что касается пристойности анальных проявлений, то все зависит от того, как это вписывается в систему культурных ценностей. В некоторых примитивных и земледельческих цивилизациях родители полностью игнорируют анальное поведение и предоставляют старшим детям полную свободу руководства младшими в этом вопросе. Уступчивость же последних вполне объясняется их желанием во всем походить на взрослых.
Наша, западная, цивилизация (как, впрочем, и некоторые другие, например, японская), а особенно некоторые группы внутри ее, относятся к этой проблеме более серьезно. Век машинного производства создал идеал вышколенного, натренированного, безупречно функционирующего, всегда чистого и благоухающего тела. Кроме того, с большей или меньшей степенью предубеждения предполагается, что раннее строгое приучание к «горшку» абсолютно необходимо, так как в нашем механизированном мире, где время — деньги, эта привычка будет способствовать более эффективному образу жизни.
Таким образом, ребенок из животного, нуждающегося в
