… куда делись эти мысли⁈
Оставаться здесь, ведя хозяйство и исконную жизнь старинного помещика, уже не кажется пугающим. Не сейчас, разумеется…
… но для того, чтобы было куда возвращаться по выходу в отставку, надо должным образом принять отцовское наследство!
Преисполненный решимости, Иван Ильич не видел в том большого труда. Неужели он, коллежский асессор Министерства народного просвещения, не справится с такой задачей?
Вернувшись после прогулки, он, переодевшись в домашнее и накинув поверх шлафрок[ii], устроился в отцовском кабинете разбирать бумаги. Сразу по приезду было не до того, а так-то пора!
Наткнувшись на доселе не попадавшиеся отцовские дневники, исписанные мелким бисерным почерком, Иван Ильич, памятуя о том, что жизнь его батюшки была куда как интересной, преисполнился любопытства, и, удобно устроившись на оттоманке, позвонил в колокольчик.
— Кофе, — коротко велел он вошедшему лакею, не поднимая головы.
— Сию минуту-с… — отозвался тот ломким молодым голосом, — ещё чего-нибудь изволите?
— Нет, ступай себе, — отозвался барин, поглощённый чтением. Придерживая пальцем страницы, он бегло, по диагонали, читал дневник, имея в виду позднее, когда будет на то время, прочесть его как полагается, вдумчиво.
Наткнувшись на строчки о матушке, Иван Ильич улыбнулся нежно и ностальгически, и принялся читать… почти тут же, впрочем, осёкшись.
Залпом допив крепчайший кофе, не чувствуя ни его жара, ни горечи и крепости, ни тонких ноток корицы и ещё каких-то пряностей, ни собственно мастерства кофешенка, помещик продолжил чтение…
… но уже совсем с другим настроем.
Тяжёлая складка пересекла его лоб, а пальцы, нервически сжимаясь, теребили листы, порываясь не то порвать их к чёртовой матери, не то отбросить дневник подальше!
Непроизвольно покосившись на портрет батюшки, Иван Ильич надолго задержал на нём взгляд, сравнивая его… и себя. Настроение стремительно покатилось вниз, как вагоны поезда под откос при железнодорожной катастрофе.
— Трубку, — велел он, позвонив в колокольчик, — да раскури! Живо!
Лакей, кажется, хотел что-то сказать, но видя, что господин не в настроении, смолчал и вскоре принёс трубку. Приняв её, помещик мельком глянул на молодого лакея…
… и глаза его дёрнулись в сторону портрета. Похож… и ах как похож, стервец!
— Ступай, — ровным тоном велел помещик, не выдавая своего настроения.
Несколькими минутами позднее тот же лакей неслышимо просочился в кабинет, и доложил, что управляющий просит встречи.
— Доброго утра, Иван Ильич, — степенно поздоровался управляющий.
— Доброе, Игнат Саввич, — непонятно усмехнувшись, ответил помещик, дернувшись глазами в сторону портрета и тут же, будто устыдившись этого, отведя их прочь.
Загудев деловитым шмелём, управляющий начал неспешно докладывать барину о состоянии дел в поместье, спрашивая у него советов и пожеланий.
— Будешь кофе? — суховато перебил его Иван Ильич, кажется, вовсе не слушавший своего доверенного слугу.
— Ну так… не откажусь, Иван Ильич, — осторожно прогудел управляющий, и барин, тронув колокольчик, вызвал лакея, отдав ему нужный приказ.
— Да… — непонятно сказал помещик, проводив того глазами и погружаясь в раздумье, не выпуская из рук, старый дневник.
Подали кофе, и Иван Ильич, остро взглянул на занервничавшего лакея, отпустил его.
— У Сашеньки казачком был, — негромко сказал Игнат Саввич, заметив интерес барина, — и батюшка ваш его привечал.
Щека помещика дёрнулась…
— А так-то балованный, — осторожно добавил управляющий, почувствовав, как ему кажется, настроение господина.
— Да? — как бы без интереса поинтересовался помещик.
— Дерзкий! — всё так же осторожно сказал управляющий, — Привык, что всё с рук сходит, и не слуга будто, а чуть ли не сам в гостях здесь! И ленив…
— Так-то, — уже совсем осторожно, себе в бороду, прогудел он, — ума бы ему добавить, на конюшне…
— Ну так и добавь, — резко сказал Иван Ильич после короткого, мучительного молчания, — да как следует!
Отпустив наконец управляющего, помещик встал, подошёл к висящему на стене портрету былого владельца, и усмехнулся криво.
— Вот так вот… — непонятно сказал он, — вот так!
Разом припомнились все обиды, действительные и мнимые, и объяснение, найденное в дневнике, как бы подвело черту под всей его жизнью.
— Продам, чёрт подери, — решительно сказал он, продам!
Взяв было дневники, наследник усмехнулся криво, и, один за другим, положил их в камин, а после, вооружившись кочергой, проследил, чтобы все страницы прогорели дотла. Какая теперь, к чёрту, разница…
[i] Фриштык — завтрак.
[ii]ШЛАФРОК (шлафор) (нем. Schlafrock), длинный просторный домашний халат, подпоясанный обычно витым шнуром с кистям
Глава 1
Ванька, раб
Отчаянно скрипя и опасно вихляясь на извилистой неровной улочке, изрытой бомбами и щедро усеянной битым кирпичом, каменьем и разного рода сором, проехала узкая, запряжённая верблюдом повозка, в которой вповалку, с горочкой, лежат окровавленные, уже раздетые покойники, влекомые к кладбищу.
Русская кровь, стекающая через щели повозки, густо пятнает грязную дорогу, привлекая мух. Запах от повозки густой, тягостный, выворачивающий нутро и саму душу, но более всего пугает не кровь и не запах, а спокойствие, с которым относятся к происходящему защитники и жители города.
Перекрестятся мимоходом, отступят, если есть в том нужда, в сторонку, проводят недолгим взглядом, и, как и не было ничего. Жизнь, в её страшной военной обыденности, продолжается дальше.
Светает, уже восходит красное, в цвет крови, солнце. Мортиры противника, заменяя редких, подъеденных в голодном Севастополе петухов, начали гулко ахать, пробуждая защитников и жителей города к бодрствованию. Стреляют нечасто, не то наново пристреливаясь, не то просто тревожа, напоминая о себе, о том, что город в осаде, будоража нервы.
Ветер, как это обычно и бывает в Севастополе при смене дня и ночи, злой, порывистый, пронзительный, застуживающий кости. Но мартовское южное солнце уже начинает припекать, совсем скоро в городе станет
