поднимая глаз и сохраняя на лице выражение изумления и детской невинности.
– Что-то пронюхали? – спросила мадам Таблье, и где-то там, под твердой оболочкой ее личности, мелькнула нотка искреннего беспокойства.
Внимание Ричарда, однако, было сосредоточено совсем на другом, и потому мадам фыркнула и отправилась на выход. В процессе она налетела прямо на огромного мужчину и буквально отскочила от его твердого, как скала, тела. Мадам удержала равновесие, положив руку Ричарду на плечо и быстро затем ее убрав, но в конце концов отвлекла его от созерцания съемочной площадки.
Ричард поднял взгляд и увидел великана, который возвышался над мадам Таблье. Ростом более ста восьмидесяти сантиметров, сложенного, как небольшой горный хребет, одетого в шорты, рабочие ботинки, обтягивающую футболку и пояс с инструментами, свободно свисающий с внушительного живота. Что еще было в этом великане примечательного, так это густая шевелюра. Длинные седые волосы, зачесанные назад, в какой-то момент – примерно там, где виднелись дужки очков, как догадывался Ричард, – переходили в не менее длиннющую бороду. Великан был похож на стареющего льва. Ричард глянул на свой список: Ален Пети, главный осветитель, рабочий-постановщик, местный мастер на все руки, которого иронично, если учесть гриву, прозвали Le Loup, то есть Волк.
– Кусачки, – прорычал он, глядя сверху вниз на мадам Таблье.
– А что они? – прорычала та в ответ, чем слегка застала его врасплох.
– Где они? – решил держать удар великан.
– А мне почем знать?
А вот Ричард знал, что здесь есть лишь один победитель.
– Ну, – Пети неотвратимо колебался, – здесь что-то положишь, а оно берет и исчезает!
Мадам Таблье смерила Пети взглядом с головы до ног и обратно, что с легкостью могло привести к боли в шее, от которой как раз страдал Ричард, а затем, видимо приняв решение, проговорила:
– У меня в ящике с инструментами есть запасные. Пойдемте.
И Ален Волк Пети – самопровозглашенный крутой парень мира кино, который однажды нокаутировал Берта Рейнольдса за то, что звезда проявил неуважение к кому-то из его техников, – даже в некотором роде кротко сделал, как ему было велено.
Ричард вновь повернулся к съемочной площадке. Два его мира слились в один: образ старого Голливуда воссоздался в тихом уголке сельской Франции. В танце теней сокращенная команда тихо и профессионально продолжала выполнять задачи, каждый – свою. Ричард потряс головой, стараясь сосредоточиться, и решил, что это отличная возможность сопоставить имена и лица. Он открыл список актеров и съемочной группы. Некоторые сразу же оказались очевидны. Например, оператором был Брайан Грейс, худощавый мужчина лет шестидесяти, с пышной седой шевелюрой, одетый во все джинсовое, но с ярким шелковым платком, свободно повязанным вокруг шеи, что делало его похожим на француза. Хотя Ричард знал, что на самом деле Грейс австралиец и трижды лауреат премии «Оскар». Он стоял за большой камерой, к которой время от времени наклонялся, и беседовал с высокой женщиной. На шее у нее висели наушники, длинные темные волосы свободно ниспадали на плечи и жилет с десятками карманов, набитых инструментами и мотками скотча. Это была Стелла Гонсалес, звукорежиссер, испанка, еще одна многократная обладательница премии «Оскар». У фильма, должно быть, немалый бюджет, если могут себе позволить такие таланты, подумал Ричард, но он знал, что они перебрались сюда из Парижа лишь костяком команды, для съемок некоторых сцен.
В углу стоял еще один мужчина, лет шестидесяти, замученный и в сшитом на заказ костюме, который будто выпадал из обстановки. Он вытирал вспотевший лоб, зачесанные назад редеющие волосы сияли у корней сединой – черную краску на них пора было обновить. Закончив со лбом, он протер той же салфеткой очки в толстой оправе. А еще он пожевывал большую незажженную сигару. Если нужно описать стереотипичного нервного, страдающего язвой голливудского продюсера, то Бен-Гур Фридман был именно таким. Названный в честь классического фильма, он входил в элиту Голливуда и приходился внуком легендарному продюсеру Айзеку Фридману, одному из отцов-основателей золотого века кино.
Рядом с Фридманом стояла не менее замученная, элегантно одетая женщина, которая тревожно потирала руки и, судя по всему, пыталась объяснить продюсеру то, чего он не хотел слышать. Ричард не был уверен, но подозревал, что это доктор Аморетт Артур, в прошлом историк телевидения, а ныне консультант, постоянно проживающая в Валансе; она была явно чем-то недовольна.
На складном стуле позади этих двух сидела серьезного вида женщина, в бейсболке и тоже в очках, державшая, как предположил Ричард, сценарий в одной руке и карандаш – в другой. Ричард знал, что это Саша Визард-Гай, принадлежащая к череде великих европейских режиссеров нового поколения. Ее давно чествовал Голливуд, а она все сопротивлялась, упрямо цепляясь за малобюджетные артхаусные постановки. Неулыбчивая женщина представляла собой полную противоположность молодому человеку, который стоял рядом с ней и тоже указывал на сценарий. Парень выглядел почти таким же взволнованным, как Ричард, сгустком энергии. Должно быть, помощник режиссера, заключил Ричард и просмотрел список имен: Сэмюэл Фридман, предположительно, родственник продюсера. Время от времени оба поднимали взгляд и кивали на огромный обеденный стол посреди зала, главную тему следующей сцены.
Спокойствие съемочной площадки нарушил Наполеон собственной персоной, который, приближаясь по коридору, громко кричал и ругал подчиненных с очень не наполеоновским американским акцентом. Когда-то имя Рида Тернбулла в титрах автоматически означало, что кассовые сборы взлетят до небес: герой боевиков и мелодрам, секс-символ и настоящий мужчина, он по-прежнему оставался большой звездой, мировой звездой – и, очевидно, любил, чтобы об этом помнили все вокруг. А еще обладал, как это называли, сложным характером и был явно полон решимости оправдать репутацию.
– Если он был таким охренеть могущественным, то почему одевался как дамочка? Это вот не штаны, это чулки!
Что-то грохнулось на пол, но никто ничего не заметил или не обратил внимания.
– Да я вообще в этой сцене сижу. Черт подери, мне обязательно это надевать? Ты, да-да, ты, иди спроси у леди режиссера, обязательно ли мне это надевать.
Единственным, кто обращал на это внимание, был Доминик Бердетт, который забрел сюда из садов и теперь сидел за обеденным столом с выражением отеческого стыда на лице. Ричард знал, что именно так выглядел бы его персонаж Талейран, если бы истерику закатывал сам Наполеон. Над Бердеттом стоял французский актер Жильбертин, молодой и привлекательный, но не отличающийся тонкой костью, а, скорее, коренастый и оттого идеально подходящий на роль знаменитого Мари-Антуана Карема, изобретателя профитролей, если Ричард ничего не перепутал, и личного повара Талейрана в замке Валансе.
Остался всего один человек, и она, торопливо появившись, села напротив Бердетта, взяла очки так, будто это увеличительное стекло, и принялась изучать сценарий. Она выглядела взвинченной, более взвинченной, чем можно было ожидать
