от «обчества» выслушивал, обещал разобраться, но, за приемами да увещеваниями управляющего и мешочками с золотом на расходы, реально ничего не предпринимал, уматывал в очередной вояж, а местные оставались терпеть.
Госпожа Славия сразу в дело вошла и взяла в оборот управляющего: учетные книги проверяла лично, разговаривала с главами деревень, городским головой, слугами в поместье, и по итогу выгнала зарвавшегося управленца в шею, предварительно выпоров публично на городской площади; те же, кто ему помогал, сбежали сами.
В течение 15 лет иноземка превратила поместье Добруджа в богатое крепкое хозяйство, заслужив уважение всех и вся, ее даже герцог привечал. Ничто не оставалось ею не замеченным: по полям ездила в любую погоду, следила за дорогами, поборами не угнетала, разрешала пользоваться хозяйскими лесами- без фанатизма, конечно, не щадила лодырей и воров, помогала жителям советами, решала проблемы. В общем, была матерью народа, так сказать. А вот семейная жизнь господ не удалась…
Пан Тадеуш был красив, статен, обходителен, успешен по службе, но дома бывал редко, жену воспринимал больше как источник благосостояния и чрево для наследника, которого от нее так и не дождался, увы: Славия родила единственную дочь, Арину, через два года после свадьбы, все же последующие беременности заканчивались либо выкидышами, либо младенцы не доживали и до года. И с каждой неудачей отношения супругов все более и более ухудшались.
Когда Арине исполнилось 13, панна Славия умерла: очередная беременность закончилась выкидышем, и после неё госпожа с постели уже не встала, тихо отойдя в мир иной. Супруг не явился даже на похороны, прислал нового управляющего и начал жить холостяком в столице. На дочь и раньше внимания особо не обращал. А теперь и вовсе забросил: лишь изредка управляющий, господин Врочек, передавал ей короткие записки от отца — ничего не значащие, холодные, безразличные, типа: «Как учеба? Здорова ли?». За положенные три года траура пан Тадеуш в поместье не показывался ни разу, что не могло не отразиться на отношении местной публики к Арине: про неё не вспоминали аристократы, не уважали слуги в доме, даже церковники пренебрегали разговорами с девочкой.
Все повторилось: управляющий начал чувствовать себя хозяином в поместье, но работать не желал, вернулись непомерные поборы, чтобы обеспечить потребности владельца: пан Тадеуш ограничивать себя в тратах определенно не стремился. Постепенно поместье приходило в упадок, слуги разбегались, усадьба разрушалась…
Арина, в силу молодости, на процесс этот никак повлиять не могла- кто станет слушать малолетнюю панночку, пусть даже и наследницу? Мать ею, при жизни, занималась, знамо дело: и сама учила по хозяйству, и учителя жили в усадьбе. Оно, и панночка была, несомненно, талантливым ребенком: грамоту освоила рано и быстро, любила читать, играла на клавесине, с сенными девками рукодельничала, за цветами в саду ухаживала — все, как положено юной аристократке. Но теперь, сиротой при живом отце, стала тихой и задумчивой, незаметной даже в стенах родного дома.
На содержание девочки управляющий не тратился — отцу не надо, а ему зачем? Учителей рассчитал, клавесин продал, кормил плохо, а то и забывали слуги к столу позвать, про наряды и вовсе Арина не заикалась-боялась, что напомнит, а ее и совсем со свету сживет Врочек, сладу с ним не было. По мере взросления девушки, смотреть он стал на панночку как-то по-особенному, будто примерялся.
От таких взглядов Арине становилось не по себе, хотелось помыться, настолько грязной она себя чувствовала. К чему такой интерес управляющего может привести, девушка понимала: не в лесу жила, игрища молодежи дворовой видела, чем порой кончаются перегляды да смешочки по углам знала. Поэтому старалась отсиживаться в комнате, по дому ходила с оглядкой, чтобы лишний раз с управляющим не встречаться, да и не только с ним — от молодых парней также пряталась. И боялась — чем дальше, тем больше.
Тревогу девушки разделяла ее кормилица Дина-единственный близкий человек, оставшийся рядом. Женщина переживала за хозяйку как за дочь, писала пану про житие наследницы, просила позаботиться о ее будущем. Но все письма ответа не имели: то ли отцу было наплевать, то ли не доходили до него жалобы. Так и жили две женщины в тревоге и небрежении.
***
Траур закончился, Арине исполнилось 16, стать родительская в ней проявилась в полной мере: девушка была очень красива, похожа и на Тадеуша, и на Славию сразу. Высокая, 2 аршина 6 вершков (примерно 168 см), коса до пояса рыжеватая, как у покойной матери, брови прям рисованные, ровные, ресницы темные, густые прятали большие сине-серые, грозовые очи; ходила степенно, говорила спокойно, негромко, но веско, не лепетала дурочкой. Только вот стройность ее походила на худобу, да и бледна, пожалуй, была излишне, но такая невеста-подарок. А вот женихов на горизонте не было. Будущее разоряемого поместья надежд на приличное приданое не оставляли, а одной красотой сыт не будешь.
Да и некому было о замужестве панны Арины печься, ее отец сам жениться надумал: овдовевший дипломат пустился во все тяжкие, менял любовниц, кутил, на балах в столице молодых девиц смущал, выбирал побогаче. Со службы ушел, что-то не заладилось, темное дело, по слухам, опять же: испортились вдруг его отношения с герцогом, в немилость попал. А за что, почему — в повете никто не знал.
Арину слухи напрягали, тревожили, все свои страхи она доверяла кормилице да дневнику, который вела с тех пор, как умерла мать. Девушка чувствовала беду…
И она грянула, да так, что мало не показалось.
Пан Тадеуш был обвинен в государственной измене (о причинах слухи разные доносились, а доподлинно ничего не было известно, по крайней мере, дочери преступника никто ничего не сообщил), лишен всех титулов и званий и отправлен на рудники, поместье конфисковано и передано доверенному лицу великого герцога в управление. Бывшей наследнице, в память о ее матушке, жизнь сохранили, но высочайшим указом велено было съехать ей из усадьбы в месячный срок и более на глаза властям не показываться. Никогда.
Арина от таких известий умом не тронулась, но в горячке провалялась неделю. А когда очнулась, началась у нее другая жизнь…
Глава 6
Сначала Ирина Михайловна почувствовала запах — неприятный, какой-то кислый: так пахли бомжи в электричке и ее сосед-пьяница Серега, после недельного запоя приходивший опохмелиться и стрельнуть сигаретку. Открыть глаза не получилось — веки будто пудовые, тяжелые. Во рту сухо, язык словно спекся с нёбом, а тело ощущалось палками избитым, как после высокой температуры бывало.
«Заболела я, что ли? И как умудрилась?
