– Дорогой Остин, ты прекрасно выглядишь.
– Расцвел, когда тебя увидел. Входи, дружище.
Он поднял мой саквояж и театрально согнулся под его тяжестью. Я попытался выхватить саквояж, но не успел; на мгновение мы вновь обратились в шаловливых студентов.
– Что там такое? Книги, наверное?
– И рождественские подарки для детей моей племянницы. Есть, правда, и для тебя подарочек.
– Ух ты, здорово! Обожаю подарки, – на ходу бросил Остин через плечо. У двери он посторонился и жестом пригласил меня войти первым.
Я оглядел фасад:
– Какой красивый старый дом.
Не успев это выговорить, я понял, что дом не столько красивый, сколько своеобразный. Он был узкий, вытянутый в высоту, со створчатыми окнами и дверьми, расположение которых столь разительно отклонялось от линейного как по вертикали, так и по горизонтали, что он казался пьяным, ведомым под руку двумя приятелями – соседними, более крупными домами.
– Это служебное жилье. Расценивается как преимущество, но иной раз я думаю, пусть бы мне приплатили за то, что я здесь живу. Лучшие дома – на Нижней площади.
Тем временем кебмен завершил свой затруднительный маневр и грохотание кеба затихло вдали. За порогом мне пришлось спуститься на две ступени: уровень мощенного булыжником двора за века вырос. В тесном темном холле я первым делом обнаружил лестницу – дом сплошь состоял из лестниц, поскольку был построен на старинный манер, и на каждом этаже располагалось всего по две комнаты. Когда я снял пальто и шляпу, Остин отвел меня в приемную. Задняя комнатка, как я разглядел, служила кухней. В гостиной (Остин называл ее столовой – и, судя по накрытому на двоих столу, он и правда здесь питался), несмотря на недавно разведенный огонь, было зябко. При свете газовой лампы я смог наконец хорошо разглядеть Остина. Нос его явственно покраснел по сравнению с прежними временами, а кожа, хотя оставалась бледной как полотно, огрубела и покрылась морщинами. Худобы и стройности он не утратил. (Боюсь, обо мне этого сказать нельзя.) Странно, но он как будто сделался выше. Заметив мой изучающий взгляд, он улыбнулся, и я тоже ответил ему улыбкой. Затем он отвернулся и принялся наводить порядок, словно мой приезд застал его врасплох.
Он все время расспрашивал меня о поездке, а я задавал вопросы о доме, его расположении и удобствах. Я сидел за столом на одном из двух имевшихся там старых стульев. Мебель была обшарпанная и ломаная, обивка лоснилась. Старинные панели за два века успели почернеть от свечной копоти, дощатый пол прикрывал один лишь поношенный турецкий ковер. Глупо, но мое сердце забилось чаще. Обстановка была убогая, почти что нищенская. Мне вспомнились моя удобная квартира и университетские слуги, которые поддерживали там идеальный порядок.
Остин взял с пристенного столика графин и налил мне стакан мадеры. Принимая у него вино, я внезапно ощутил запах этого дома – густой, тяжелый, сокровенный. Я с усилием втянул носом воздух. Прикрыл глаза и стал думать о том, что совсем рядом находится собор, где под каменными плитами гниют кости и плоть; задал себе вопрос, что может скрываться под домом, расположенным в тени этого громадного здания. Запах был сладкий, грубый, и я вообразил себе тяжесть разлагающегося трупа, его липкие объятия; внезапно пришло ощущение, что еще немного – и мне сделается плохо. Я сумел глотнуть немного вина, отвлечься от этих мыслей, и все встало на свои места. Подняв глаза, я встретил любопытный взгляд Остина и изобразил улыбку; затем мы выпили за здоровье друг друга и за встречу.
О чем нам было говорить после столь долгой разлуки? Казалось глупым затевать банальную светскую болтовню о погоде, поездке, соседстве дома с собором и вытекающих из этого преимуществах и неудобствах. Тем не менее так мы и поступили. Все это время я не сводил с Остина глаз, поражаясь тому, как изменили его годы. И почти не сомневался, что у него в голове бродят те же мысли. Вернемся ли мы к мальчишескому тону общения, который так нравился нам когда-то? Или, что было бы гораздо лучше, выработаем новый, более зрелый? Не предстоит ли нам то и дело сбиваться на старый, теперь уже неуместный тон и вспоминать затем, как мало общего осталось у нас сегодня?
– Как я рад тебя видеть, – произнес я, когда беседа ненадолго прервалась.
Его губы дрогнули, и, не переставая улыбаться, он отпил из стакана.
Я почувствовал, что отвечаю идиотской улыбкой. Только чтобы не молчать, я ляпнул: « Сколько же лет минуло с нашей последней встречи?» Не успев закончить, я уже пожалел о сказанном. Странное дело: решишь не затрагивать в разговоре определенную тему – и она тут же просится тебе на язык.
Словно бы ничего не вспомнив при этих словах, он отставил стакан и принялся считать по пальцам.
– Двадцать лет.
– Больше. Двадцать два. Почти двадцать два. Он с улыбкой покачал головой.
Я не собирался затрагивать этот предмет вообще, но раз уж о нем зашла речь, мне захотелось выяснить все точно и этим ограничиться.
– Ты провожал меня на вокзале в Грейт-Ярмуте. Провожал. Такое у меня сохранилось последнее воспоминание: ты стоишь на платформе, и поезд трогается.
В его взгляде не отразилось ничего, кроме вежливого любопытства.
– Странно. Мне помнится, что мы с тобой возвратились в Лондон поодиночке.
– Ничего подобного. Вижу как сейчас: ты стоишь и машешь мне рукой. Это было двадцать восьмого июля – летом минет двадцать два года.
– Должно быть, ты прав. Ты из тех, кто знает прошлое.
– Очень трудно знать истину о прошлом, Остин. Но, поверь, то лето сохранилось в моей памяти как живое.
Произнося это, я не сумел сдержать волнение. Зубы выбили дробь о поднесенный ко рту стакан. Внезапно я испугался, что Остин назовет одно из двух имен, которые нам с ним упоминать не следовало. Стараясь унять дрожь в руке, я опустил стакан.
– Не будем спорить. Не важно.– Он улыбнулся и добавил: – А теперь о будущем. Ты можешь остаться до воскресенья?
– С удовольствием. Но придется утром выехать пораньше: племянница ждет меня в рождественский сочельник к полудню.
– А где она живет?
– В Эксетере – я упоминал в письме.
– А, ну да. Договорились. Мы будем проводить вместе вечера, а днем, боюсь, мне придется работать.
– Я и сам буду занят большую часть дня.
– Да, ты писал. Надеюсь, проклятый холод и туман не очень тебе помешают.
Я улыбнулся. Странно сказать, но у Остина всегда была склонность к проказам. Всего несколько дней назад я обратился к нему в письме с вопросом, удобно ли будет, если я нарушу нашу договоренность и приеду, не предупредив его заранее. Он ответил, что будет очень рад. А перенес я свой приезд на более раннее время вот почему. Получив от Остина приглашение, я вспомнил, что в библиотеке колледжа хранятся не внесенные в каталог бумаги, которые принадлежали некоему Пеппердайну, антикварию (он посетил город вскоре после Реставрации). Просматривая их, я наткнулся на письмо, которое – как я объяснил Остину – сулило разрешение многолетнего ученого спора, связанного с моим любимым периодом – царствованием короля Альфреда: нужно было только разыскать в библиотеке настоятеля и капитула некий документ. Я загорелся и поменял свои планы: задумал навестить Остина по пути к племяннице, а не в новом году, когда буду возвращаться.
