несколько женских голосов и запах чего-то вкусного. После такого сна, спать хочется еще сильнее, но голод все же заставляет меня подняться и начать этот день.
После душа я спускаюсь на кухню и вижу там Энни, которая помогает Мегз что-то готовить. Первой меня замечает наш бывший ментор.
— Мы не слышали, как ты встал, мальчик мой, — она улыбается и, честное слово, в доме становится светлее.
Я подхожу к ним и вначале чмокаю старушку в щеку, а потом прижимаю к себе Энни:
— Все хорошо? — шепчу ей я.
— Да… — она вздыхает. — Мегз сказала, что ты совсем исхудал, потому что я морю тебя голодом. Так что сегодня нас ждет вкусный обед.
— Ммм, я уже предвкушаю это, — говорю я и замечаю, с какой лаской на нас смотрит та, благодаря которой мы еще живы.
— Мои дети не должны быть тощими как селедки! — Мегз показывает пальцем на худенькую, хрупкую Энни, а я улыбаюсь, в очередной раз услышав, как она называет нас «своими детьми».
— Я же не виновата, что от природы тощая как селедка! — смеется Энни и выпускает меня из объятий, возвращаясь к готовке.
— Ничего, ничего. Буду почаще к вам заходить и подкармливать. Мои фирменные пирожки твою «природу» мигом переделают!
Я отворачиваюсь и смотрю в окно: солнце светит ярко, но волны слишком высокие для того, чтобы рыбачить. Соседские дети играют с котенком и так заливисто смеются, что я тоже улыбаюсь и представляю, как через несколько лет мы с Энни тоже заведем ребенка.
Но потом перед глазами встает сцена Жатвы. Ребенок двух победителей — лакомый кусочек для Капитолия. Я вздрагиваю и отворачиваюсь от окна, только лишь стоит подумать о том, что мой сын или дочка попадут на арену.
Мегз, которая, кажется, читает мои мысли, замечает мою реакцию и грустно кивает. Она уже говорила, что пока существуют Игры, мне нельзя заводить детей. Плюс она слишком переживает из-за Энни, потому что и без того с детства запуганная девушка теперь устает даже от обычной прогулки до берега или от долгого разговора. Каждую смерть она переносила слишком тяжело. Сама пару раз была на волоске от гибели. Потеряла единственного друга, но в конце чудом спаслась.
Я трясу головой, пытаясь не думать о том, что было бы со мной, если бы она не вернулась.
— Что с тобой? — испуганно шепчет Энни.
— А? Нет, ничего…
Она хмурится. А я в который раз удивляюсь тому, как она может безошибочно распознать мою ложь.
Для этих двух женщин, которые сейчас готовят обед, я — открытая книга. И было бы удивительно, если бы все было иначе. Отберите у нас друг друга, и мы сойдем с ума или умрем. Опытом проверено…
— Ты такой сонный. Все из-за того, что я тебя разбудила? — она виновато заглянула мне в глаза.
— Нет, нет. Просто устал.
— Устал от того, что я достаю тебя целыми днями…
— Перестань, Энни! — я взял ее за руку и приложил ладошку к своей щеке. — Я готов видеть тебя целыми днями и с радостью исполню любой каприз, так что… — я вдруг вспомнил, что собирался сделать еще ночью. — Точно! Пойдем, покажу кое-что.
— Что? — она посмотрела на меня с любопытством.
— Узнаешь, — я чмокнул ее в лоб и повернулся к Мегз. — Я украду у тебя помощницу на пару минут?
— Как будто вам хватит пары минут, — усмехнулась Мегз и вернулась к плите.
— Она слишком хорошо нас знает, — прошептала с улыбкой Энни, когда мы поднимались по лестнице.
— Это точно, — согласился я.
В моей комнате, кроме кровати, стоял одинокий шкаф и маленькая тумбочка. Энни всегда говорила, что обстановка здесь напоминает больничную палату, только все немного разноцветней.
Она по-хозяйски зашла внутрь и уселась на кровать.
— Что ты хотел мне показать?
Я кивнул:
— Вчера ночью я вспомнил, что у меня есть кое-что, что должно успокаивать тебя. Я подумал, что если это будет находиться у тебя в комнате, ты будешь чувствовать себя немного защищенной, — на секунду я остановился. — Пообещай сразу не пугаться.
— Что это такое? — она по-детски улыбнулась. — Маленький монстр, надрессированный меня защищать?
Я не смог сдержать улыбки:
— Почти.
Энни изогнулась на кровати, чтобы увидеть, что же такое я прячу в шкафу. Маленький сверток по размеру напоминал булку хлеба, завернутую в ткань. Она захлопала в ладоши и запищала:
— Ты купил мне подарок?
— Нет, это уже принадлежало тебе.
— Да? — в ней было столько жизни сейчас: глаза горят любопытством, на губах улыбка, руки тянуться ко мне, чтобы забрать коробочку. — И что же это?
Я снял с коробки ткань, и Энни замерла. Мне сразу стало понятно почему — на коробке красовался герб Капитолия. Когда же я вытащил оттуда серебряный парашют, какие присылают трибутам на арену, она взвизгнула, закрыла глаза и прижала ладошки к ушам.
— Убери, Финник! Убери это!
Я, хоть и ожидал подобной реакции, все равно на секунду задумался о том, что парашют действительно стоит выкинуть, но потом все же подошел к Энни и сел рядом.
— Открой глаза, Энни. Я же не причиню тебе вреда, чего ты испугалась? — она никак не отреагировала, поэтому пришлось взять ее руку и насильно оттащить ее от лица. — Я хотел помочь тебе, а не навредить. Неужели ты даже не хочешь узнать, что там внутри?
Она открыла один глаза и испуганно замотала головой из стороны в сторону.
— Выкинь это, Финник. Убери. Убери, пожалуйста.
— Это помогало тебе на арене, почему ты решила, что сейчас не поможет?
Она, наконец, поняла, что лежит внутри.
— Твои записки? — она убрала от лица и вторую руку.
— Да. Но если хочешь, чтобы я выбросил их, я это сделаю.
Она замерла и посмотрела на меня, а потом протянула трясущиеся руки и забрала парашют.
На протяжении всех Игр она собирала каждое мое послание и складывала их в самый первый парашютик. Когда арену затопили, и она оказалась единственной, кто умеет плавать, парашют все равно был с ней. Она держала его так крепко, что забрать его смогли только врачи, когда дали ей снотворное.
Каждое послание там было особенным. Никаких признаний в любви, как думали все капитолийцы, но это было тем, что помогло ей продержаться среди моря крови и убийств так долго.
Энни долго разглядывала каждую бумажку, а потом показала мне одну:
— Моя любимая. Ты говорил мне это сегодня ночью.
Я прочитал ее:
«Я с тобой. Я не отпущу твою руку. Закрой глаза и тоже не отпускай меня. Только закрой и вспомни, что ты не
