Венеция сумела сохранить ведущие позиции вплоть до XVI века. А потом былое величие начало увядать. Трудности, возникшие после битвы при Лепанто, испанская гегемония в Италии и активное сотрудничество между Испанией и папской курией стали симптомами этого увядания. Подписав мир в Пассаровице, Венеция снова потеряла территории, отошедшие Турции. Тогда город дожей занял нейтральную позицию, одновременно вбухивая немыслимые средства в модернизацию Арсенала. Расцвет искусств на некоторое время скрыл это медленное угасание: фрески Тициана, Веронезе и Тинторетто соперничали между собой по красоте. Каналетто заставлял дрожать воздух лагуны, а город сиять влажным светом. Но Франческо отлично знал: сегодня Венеция, вынужденная держать марку в глазах мира и с призраком — весьма живучим — поглощения, больше уже не могла скрывать свои изъяны. Самые суровые сравнивали ее с роскошным гробом из-за черных гондол, скользящих по каналам. Репутация города, эта гордая слава, кредо венецианской экспансии, была в опасности. Мошенничество, азартные игры, лень и роскошь подорвали старинные ценности. Сведения, которые Франческо получал вот уже на протяжении четырех лет, показывали, что объем морских перевозок постоянно падает. По сравнению с Ливорно, Триестом и Анконой порт Венеции ослабел. Попытки снова заинтересовать знать торговлей, которую она уже давно считала «плебейским занятием», приводя в пример англичан, французов и голландцев, успехом не увенчались. Меркантилизм и аферы процветали, и патриции совершенно не желали возвращать прежнюю репутацию.
До полного заката оставался один шаг.
«Виндикати прав. Разложение уже началось».
Наконец в зале Коллегии появился Эмилио Виндикати.
Большие двери распахнулись перед ним.
Франческо Лоредано повернулся к вошедшему.
Виндикати, высокий круглолицый мужчина в напудренном парике сменил официальный костюм на широкий черный плащ. Из-за его худобы казалось, что одежда на нем болтается. В глазах, проницательных и живых, частенько мелькала ирония, подчеркнутая морщинкой в уголке рта, будто нарисованного карандашом. Две узенькие, почти невидимые полоски, временами изгибавшиеся в саркастической усмешке. Решительность и спокойная энергичность, написанные на его физиономии, были сродни обманчивой глади озера, в глубине которого кипят бурные чувства: решительный, страстный и жесткий, Эмилио обладал бурным темпераментом. Именно такой человек и нужен, чтобы жесткой рукой управлять Советом десяти. Флорентинец по рождению, он вырос в Венеции и занял нынешний пост после того, как в течение двадцати пяти лет был членом Большого совета, за время работы в котором создал себе репутацию ловкого политика и безжалостного оратора. Его критиковали за надменность и зачастую излишнюю жесткость взглядов. Но, как и Франческо Лоредано, Эмилио привык брать ответственность на себя и тоже тосковал о золотом веке Светлейшей. Он был из тех людей, для которых наиважнейшими являлись процветание и благополучие государства. И в отличие от большинства венецианских патрициев, которых считал почившими на лаврах лентяями, Эмилио верил, что для восстановления былой славы республики все средства хороши.
Войдя в зал Коллегии, Эмилио Виндикати снял головной убор и церемонно поклонился дожу. Рука его покоилась на черной трости с набалдашником в виде двух сплетенных грифонов. Франческо Лоредано снова повернулся к лагуне.
— Эмилио, я внимательно прочитал заключение Совета десяти и данные вами рекомендации. Мы с вами оба знаем, как работают наши государственные институты, и отлично умеем играть в политические игры. Не скрою от вас удивление и ужас, охватившие меня по прочтении этих документов. Неужели мы настолько слепы, как вы говорите? И над нашей несчастной Венецией действительно нависла такая серьезная угроза, как вы написали… Или вы несколько преувеличиваете, чтобы побудить нас к действию?
Эмилио приподнял бровь и облизнул губы.
— Вы оспариваете мнение совета?
— Бросьте, Эмилио. Давайте не будем мериться амбициями… Значит, прошлой ночью в театре Сан-Лука произошло чудовищное убийство…
Эмилио, поигрывая тростью, заложил вторую руку за спину. Потом вздохнул и прошелся по залу.
— Да, ваша светлость. Я избавил вас от мрачных подробностей этого преступления. Знайте лишь, что прецедентов в Венеции не было. В данный момент труп по-прежнему там, где и был. Я приказал ничего не трогать, пока не будет принято решение, как расследовать это дело, с учетом той специфической информации, что я предоставил вам в письме… Но совершенно очевидно — это не может длиться долго.
— А вы сообщили Большому совету об этом кошмаре?
— Не совсем, ваша светлость. И если позволите… считаю, что этого делать не стоит.
Мужчины некоторое время молчали. Затем дож отошел от окна и приблизился к Эмилио, сжимая бачету.
— Мне это совсем не нравится, — заговорил он. — Вам отлично известно, что мне даже почту запрещено вскрывать в отсутствие членов Малого совета. С этой точки зрения наша с вами встреча тоже не что иное, как нарушение конституции. И не мне вам напоминать, Эмилио, почему я должен скрупулезно следовать этикету… И вам отлично известно, что в конечном счете я практически не обладаю правом принимать решения. Вы пытаетесь убедить меня, будто сложились исключительные обстоятельства, позволяющие обойти стандартные процедуры. Кое-кто даже на основании этого сочтет, что мы плетем интриги. Так скажите мне, Эмилио… Вы и впрямь думаете, что к этому преступлению причастны члены правительства Венеции? Признайте, это очень серьезное обвинение.
Эмилио и глазом не моргнул.
— Покушения на безопасность государства всегда являются таковыми, ваша светлость.
Повисло молчание, затем Франческо, поморщившись, поднял руку:
— Безусловно, друг мой… Но речь идет лишь о предположениях. Аргументы, которые вы приводите в письме, как минимум, поразительные, а вот доказательства хромают.
Повернувшись, дож встал под «Битвой при Лепанто».
— Мы и помыслить не можем об открытом расследовании. Одним лишь приказом его начать мы поставим себя в сложное положение и спровоцируем глубочайший кризис. А это нам в данный момент нужно меньше всего.
— Именно поэтому я и отказался привлекать для получения дополнительных сведений кого-нибудь из наших обычных информаторов, ваша светлость.
Дож прищурился:
— Да, это я понял. И потому вы хотите задействовать негодяя, легкомысленное и никчемное создание, гниющее в тюрьме в ожидании казни! Вот уж воистину странная идея! Кто вам сказал, что, едва выбравшись на свободу, он не сбежит от нас?
— Не тревожьтесь об этом, ваша светлость, — улыбнулся Эмилио. — Тот, о ком я думаю, слишком дорожит свободой, чтобы торговаться или попытаться нас обмануть. Он знает, что его ждет, если он нарушит данное им слово. Согласен, этот человек не единожды весьма успешно издевался над республикой и устраивал заварушки, вполне соответствующие его неуемному темпераменту. Скажем, он авантюрист и фрондер. Но договор с нами позволит ему выбраться из тюрьмы и сохранить жизнь. Он отлично поймет, какая ему оказана милость, и мне известно, что, каким бы бандитом он ни был, у него есть определенный кодекс чести. Я знаю, о чем говорю, поскольку этот человек четыре года находился под моим началом… Ему уже доводилось работать на нас и на совет… Он умеет вести уголовное расследование и растворяться в толпе, разыскивая информацию. Он быстро соображает, и ему нет равных в умении выпутываться из самых безнадежных передряг.
