В Ливерпуль они прибыли 29 июля, но в Лондон не поехали. Сначала Аллан решил навестить родных в Шотландии — своих сестер, которые жили в Ирвине и Килмарноке, и других родственников в Гриноке, после чего семейство проследовало в Глазго и Эдинбург. Примерно два месяца продолжались разъезды по Шотландии, и только в начале октября Алланы наняли экипаж до Лондона. Они арендовали комнаты на Саутгемптон-роу, к югу от Рассел-сквер, и тут же простудились: дали себя знать сырость и тяжелый лондонский туман. Сохранился рисунок их нового дома, сделанный Джоном Алланом в письме, в котором он сообщает о том, что «Эдгар читает книгу». Это могла быть и та самая книга, о которой впоследствии По написал в одном эссе так: «Мы с любовью возвращаемся памятью к тем волшебным дням своего детства, когда впервые хмурили брови, озабоченные судьбой Робинзона Крузо».
Однако не все его тогдашнее чтение было столь занимательным. В начале апреля 1816 года По отдали в закрытое учебное заведение на Слоун-стрит, которое возглавляли две сестры — некие «мисс Дюбург». Дошедший до нас счет из этого заведения включает, например, плату за «отдельную кровать» и «место в церкви», а также «Правописание Мейвора» и «Географию Фреснуа». Это все, что известно нам о тамошней программе обучения. Однако По, по-видимому, в школе преуспевал, так как в июне 1818 года Джон Аллан сообщил в письме, что «Эдгар сметливый парнишка и довольно бойко читает по латыни».
По и вправду хорошо учился, благодаря чему получил место с пансионом в другой школе. Теперь он стал учеником в Мэнор-Хаус в Сток-Ньюингтоне,[6]в школе, которой руководил преподобный Джон Брансби. Школа располагалась в местности, которая была тогда совершенно сельской, недалеко от города, рядом стояли старинная церковь и несколько прекрасных домов старой постройки. Неподалеку жил некогда Дэниель Дефо. В школе По учил латынь, не считая других обязательных предметов, и брал уроки танцев. Позднее Брансби вспоминал своего бывшего ученика как «живого и умного мальчика, который был бы еще и мальчиком очень хорошим, если бы его меньше баловали родители; а они портили сына, давая ему невиданно много денег на карманные расходы, что подвигало его на всякого рода проказы…» В другой раз он отзывался о По как «о сообразительном, своенравном и упрямом» мальчике. То же самое говорили о По и когда он повзрослел. Несомненно, потакала ему скорее Фанни, чем Джон; а карманных денег действительно давали ему «невиданно много», но по английским, а не по американским меркам.
По оставил нам собственное описание этой школы в «Уильяме Уилсоне», где она предстает огромным сооружением с просторными классами на бесчисленных этажах и извилистыми коридорами, которые кажутся бесконечными. Эдгар всегда был необычайно чуток к архитектурным красотам, и потому «причудливая», «готическая» громада распаляла его фантазию. Позднее он вспоминал и «сумрачную атмосферу» «подернутого туманом деревенского пейзажа», так что Сток-Ньюингтон стал для По источником его первых грез. Правда, не похоже, чтобы они были светлыми. Позднее он рассказывал, что школьные годы в Англии запомнились ему как «печальные, одинокие и несчастливые».
Несчастной была и Фрэнсис Аллан. Она не смогла прижиться в Лондоне и в течение пяти лет постоянно страдала от множества непонятных недугов. Джон Аллан писал, что «Фрэнсис, как обычно, жалуется», потом, что она «то и дело жалуется», да и подруга сообщала, что Фрэнсис «очень слаба — и, увы, не в состоянии написать сама». Фрэнсис Аллан отправилась в Челтнем на воды, однако ничто не могло развеять ее уныния. А вот ее муж был куда бодрее. Осенью 1818 года он рассказывал в письме, что «Эдгар очень вырос, и его считают способным и старательным учеником». Годом позже он опять отметил, что мальчик «хорошо себя ведет и хорошо учится».
Однако в отношении своих дел мистер Аллан не был столь оптимистичен, поскольку в 1819 году неожиданное падение цен на табак на Лондонском рынке стало грозить ему полным разорением. Со временем долгов набралось еще больше, и тогда он решил отказаться от торговли ради того, чтобы стать фермером или плантатором. Джон Аллан готовился покинуть Англию и вместе со всем семейством вернуться на свою вторую родину. Итак, в июне 1820 года на корабле «Марта» они отплыли из Ливерпуля и примерно через шесть недель пришвартовались в Нью-Йорке, откуда на пароходе отправились в Ричмонд.
В то время Ричмонд был захолустным, сонным, душным городом с населением в десять тысяч человек. Промышленность в нем была достаточно развита, однако половину городского населения составляли рабы. В те времена американский Юг был полностью рабовладельческим, и затхлый консерватизм, разнообразившийся вспышками насилия, являлся его отличительной особенностью. Ричмонд стоял на восьми зеленых холмах над рекой Джеймс, на склонах которой теснились дома; река же, пролагавшая себе путь между островков по каменистому руслу, становилась отрадой для людей в душное, жаркое время года. В разгар лета, когда возвратилось семейство Алланов, кругом цвели персиковые деревья и магнолии. На центральных улицах в ряд стояли красивые крепкие дома, окруженные обширными садами, в которых росли липы, мирт, жимолость и розы. Здесь существовала своя законодательная власть, имелись прекрасная публичная библиотека, залы для собраний и белые деревянные церкви. Однако по соседству можно было видеть трущобы, в которых ютилось черное население.
Не только лошади чувствовали себя вольготно на улицах Ричмонда, но и козы со свиньями. На Кэпитол-сквер еще в середине девятнадцатого столетия паслись коровы. Разъезжали почтовые кареты и экипажи с чернокожими ливрейными лакеями и кучерами. У плантаторов дома были просторными, с прохладными верандами и комнатами, где льняные шторы защищали хозяев от нестерпимого зноя. Мужчины сидели в креслах-качалках, курили сигары и жевали местный табак. А рядом теснились хижины рабов, вокруг которых валялись и играли в пыли чернокожие ребятишки. В таком месте трудно избавиться от уныния, если только не пить постоянно вишневый кобблер или мятный джулеп.[7]Воздух отравляли развешанные повсюду для сушки табачные листья.
Поначалу семейство Алланов остановилось в доме партнера Джона Аллана, которого звали Чарльз Эллис и который, возможно, и убедил Аллана продолжить занятия торговлей и добиваться успеха. Осенью Эдгара По отправили в местный колледж, где он запомнился учителю как «честолюбивый, хотя и не очень прилежный ученик, тем не менее хорошо проявлявший себя в классе». Обращало на себя внимание его чувство собственного достоинства «без кичливости», а также «возбудимость мальчика» и часто «его неизменное желание не уронить себя». Так что порою Эдгар По мог казаться строптивым и своенравным.
В это время он начал писать стихи. Его школьный учитель считал По «прирожденным поэтом», который сочиняет стихи «con amore,[8]а не по заданию». Джон Аллан разделял такое мнение учителя и даже показал ему сочинения мальчика, советуясь о возможности их публикации. Но с этим было решено повременить, дабы не разжечь честолюбия и без того чересчур честолюбивого подростка. Однако поступок Джона Аллана — свидетельство в пользу того, что он очень серьезно воспринимал литературные амбиции своего подопечного. И вовсе не был тем холодным и бесчувственным тираном, каким рисуют его биографы Эдгара По.
