понуканий.
На коне были простые, но очень добротные, европейской работы седло и сбруя, на всаднике — тонкая, прочная кольчуга, немецкий шлем-шляпа, а на плечах, поверх кольчуги — белый плащ тонкой шерсти. Оружие состояло из привешенного к поясу боевого топора с длинной рукоятью, кинжала в дорогих восточных ножнах и большого лука, притороченного слева к седлу с таким расчетом, чтобы его можно было в одно мгновение отцепить и вскинуть. Колчан был за спиною всадника, и достать из него стрелу он мог с не меньшей быстротой. Размеры лука, его толщина и основательность говорили о силе воина не меньше, чем тяжесть его топора — чтобы натянуть такой лук нужна была по-настоящему могучая рука. Зато щит, что висел на правой стороне седла, был небольшой и не вытянутый, как обычно у рыцарей, но круглый — такие носили простые воины. Подтверждением «незнатности» щита было также отсутствие на нем герба либо какой-то эмблемы.
Всадник приближался к городской стене, зорко всматриваясь в линии стен и в высокие стрельчатые ворота, темневшие в одной из башен.
Эти ворота были великолепным сооружением, похожим на небольшую крепость. Огромная центральная внешняя арка как бы нависала над внутренней, которая была почти вдвое ниже и запиралась мощной дубовой дверью. Две боковые, совсем небольшие арки, такой же стрельчатой формы, как и центральная, тоже были закрыты. Над арками высоко поднималась обзорная площадка, обрамленная узорчатыми башенками. Дорога, подходя к воротам, не обрывалась возле них, а сворачивала вдоль массивной стены, далее расширяясь и подступая к другой, более высокой и мощной башне, за которой еще не виднелось, но угадывалось море.
— Остановись, путник! Кто ты такой?
Возглас, прозвучавший с верхней площадки, не заставил всадника остановиться. Тот лишь чуть-чуть натянул поводья, и конь перешел с галопа на размеренный шаг. Стражник, окликнувший едущего на франкском наречии, видимо, решил, что его плохо поняли, и повторил требование по-арабски.
В ответ всадник расхохотался и ответил по-французски, настолько чисто, что стражники не сразу расслышали едва заметный германский акцент:
— Я что, похож на поганого сарацина, что ты переводишь свои слова на их язык, франк? Я понимаю и так и этак, но не могу понять, для чего мне останавливаться и отвечать на твой вопрос до того, как передо мной раскроют ворота? Это что, теперь такое гостеприимство? Или добрые христиане набрались трусости у сарацин, которые храбры только тогда, когда их в десять раз больше, чем противников? Так я один!
— Но ты с оружием! — возразили сверху.
— А я что, должен тащиться по вашей набитой разбойниками пустыне без лука, меча, топора и в чем мать родила!? Так, по-вашему, было бы лучше? Живо отворяйте или будет плохо! Я прямо из Дамаска, от султана, и у меня письмо к королю Иерусалимскому.
Центральные створки медленно, неохотно раскрылись, как раз в тот момент, когда нетерпеливый всадник уже почти наскочил на них, не желая вновь натягивать поводья. Конь заржал и миновал ворота, сердито грызя узду и вскидывая передние ноги, будто спешил вновь пойти галопом. Однако теперь приезжий остановил его.
Перед ним стояли четверо воинов в простых доспехах, которые отличали, однако, некоторые необычные для христианской одежды особенности. Поверх длинных, до колен, кольчуг были надеты светлые халаты нараспашку. Шлемы, обмотанные тюрбанами, выглядели, по мнению приезжего, еще смешнее. Однако он отметил, что прикрывающая железо ткань хоть немного, но защищает от солнечных лучей, не давая железякам слишком сильно накаляться.
Стража состояла из восьми человек: еще четверо франкских воинов — тоже в кольчугах, но без шлемов — сидели на широкой паперти, идущей вдоль внутренней стороны стен. Воины кидали кости, не без любопытства поглядывая в сторону въехавшего в ворота странника.
— Так назови, наконец, свое имя, приезжий! — проговорил стражник, чей шлем с насечкой и меч в более богатых ножнах выдавали старшего. — И, может быть, ты сойдешь с коня?
— С коня я сойду перед королем, — спокойно ответил приезжий. Я — барон Фридрих Тельрамунд, рыцарь Креста, подданный императора Генриха. Приехал в Дамаск с поручением к султану, а из Дамаска в Акру — с письмом к королю Анри. По сути, тоже Генриху, но ведь по-франкски Генрих звучит «Анри», да? Ведь так, франки?
Начальник караула пожал плечами и промолчал, однако один из игроков в кости, подняв голову и еще раз оценивающе осмотрев приезжего, небрежно ответил:
— От того, что германцы чихают, называя имя своего императора[6], он, дай Бог, не подхватывает насморк? А кто ты такой будешь? Откуда прилетела столь важная птица?
— Вам-то какая разница? — пожал плечами барон, презрительно не заметив оскорбительного тона француза. — Вас для вида поставили охранять эти ворота — мол, христиане тут хозяева. Это когда по всей Палестине шныряют банды сарацин и чувствуют себя как дома! Их вы небось охотнее сюда пропускаете, да? Вдруг да обидится султан..! Так что вам за дело, кто я такой? Тут у вас и сам дьявол с рогами проедет, а вы своих задов от земли не оторвете!
Сквозь густой загар всех восьмерых франков проступила багровая краска. Руки сами собой дернулись к оружию, но грозный вид всадника не внушал желания ввязываться в драку.
— Я поехал! — бросил он, не спрашивая позволения. И тотчас дал шпоры коню.
Стражники едва успели шарахнуться в стороны, как рыжий жеребец, взметнув тучу пыли, пролетел меж ними и прежним стремительным галопом понесся по идущей от ворот улице. Спрашивать дорогу приезжий не стал — он и сам догадался, как проехать ко дворцу короля Иерусалимского. От ворот вела только одна широкая и достаточно прямая улица, в конце которой виднелись высокие стены с зубчатыми башнями.
Дворец находился, как ему и положено, почти в самом центре цитадели, однако облик у него был далеко не царственный. Здание было возведено сотню лет назад в достаточно суровом и сдержанном стиле, хотя завоевавшие Палестину крестоносцы тогда еще имели довольно средств на строительство. Кроме того, дворец сильно пострадал при штурме и захвате Акры войсками Саладина. И почти не был
