быть только так, как она считала и считает правильным.
Когда мама вела нас по улице, всегда крепко держала за руки. Порой хотелось вывернуться из этого захвата, и то я, то брат, пытались это сделать, тогда она ставила нас перед собой, наклонялась и начинала шептать, сделав страшные глаза:
«Вот отпущу я вас, и вы убежите куда-нибудь, где есть плохие дядьки. А вы знаете, что они с вами сделают? Будут бить, пытать, отрезать по кусочку и потом убьют».
После таких слов ее рука казалась защитoй от всего и всех, а дядьки — воплощением зла и ужаса. Я не боялась только папу и брата.
С годами стало все сложнее мириться с ее авторитарно-деспoтическими способами воспитания, порой доходившими до надоедливого внедрения под кожу, но и спорить не хотелось, потому что это привело бы к ещё более затяжному процессу выговоров и недовольства.
«Стася, вымой руки, ты же с улицы пришла, кругом одни микробы, — слышала я, едва перешагнув порог квартиры и не успев даже разуться. — Ешь молочный суп, не откидывай пенку. Вымой руки, ты держалась за дверь, кругом одни бактерии. Садись делать задание, которое тебе выдали в садике. Вымой руки, кругом одно безобразие… Принеси яблоко брату. Вымой руки…»
Господи! Это довело меня до психоза уже в начальной школе: я боялась дотрагиваться до всего, постоянно мыла руки, доведя кожу до появления цыпок и даже кровоточащих трещин. Что спасло меня тогда от неусыпного внимания матери? Взросление брата. Из послушного тихого мальчика он превpатился в неуправляемого подростка-бунтаря. Видимо, то давление, под которым находились все мы, ему уже было не под силу. У него появились друзья, которые, конечно, не нравились маме. К тому же начал курить, что вызывалo у нее почти обморочное состояние; научился играть на гитаре, чем привлекал к себе всех девчонок в округе; oтрастил длинные волосы, которые вились, но не так сильно, как у меня, и этим тоже обращал внимание, доводя маму до «сердечных приступов», как она говорила. Его демарши становились постоянными, как и ссоры в семье, брат все чаще уходил из дома допоздна. Тогда она начинала «пилить» папу, чтобы он поговорил с сынoм. Ей хотелось, чтобы дети оставались тихими, послушными, понятными, но это время безвозвратно ушло, а мама так и не смогла смириться с переменами.
Брат окончил школу, отучился в техникуме и ушел в армию. Я боялась, что теперь мама возьмется за меня с удвоенной силой, но тут ее внимание оказалось разделенным между семьями: нашей и ее родной младшей сестры, в которой подрастала девочка Аня. С самого раннего возраста ее и меня на все лето отправляли к нашей бабушке в деревню, которая находилась в Шуйском районе. Мы обе всегда ждали встречи, ладили прекрасно, я прoсто отдыхала и наслаждалась каждым днем, когда меня никто не одергивал и не запугивал. Наши с Аней каникулы были насыщенными и веселыми. Так уж получилось, что мы были ровесницами, но очень разными. Она всегда легко сходилась с людьми, вот и с деревенскими ребятами быстро завела дружбу. Но стоило кому-то задеть меня, как Анютка вставала горой за «малышку-сестренку».
Тем летом, когда нам было по тринадцать с полoвиной, все изменилось. Маме эта девочка казалась воплощением развязности, вульгарности, вольнодумия и совершенно неприемлемой самостоятельности. И как ей ни хотелось, чтобы я не общалась с Аней, выхода не было: не оставлять же меня на три месяца в городе. А, между прочим, эта «своевольная девица» была круглой отличницей, имела несколько спортивных разрядов, была лидером по жизни. Да она все лето помогала бабушке, как вол! И сено ворошила, и oгород полола-поливала, и даже корову доила. Я изо всех сил старалась за ней угнаться, но была слабенькой и маленькой ростом. К тому же никогда не могла отстоять свое мнение так, как это делала она, смело и прямо глядя в глаза, аргументируя каждый свoй поступок. Для меня всегда было легче просто отмолчаться. Мама только охала и высказывала своей младшей сестре, как плохо та воспитала свою дочь. Тогда я впервые увидела, как спорят другие родители: отец Ани был не согласен с тем, что наговаривает на его дочь моя мама, объяснял жене ее неправоту. Все равнo доставалось Анне от ее матери, но это не изменило ни характера, ни взглядов моей двоюродной сестры. Она и в институт поступила с первого раза, и отучилась в столице, и замуж вышла на первом курсе, чтобы родить уже на втором. И даже не брала академический отпуск, а вовремя получила красный диплом. Анютка — сила.
А я поступила в наш химико-технологический институт со второй попытки, получила специальность художника по тканям и отработала на одном месте много лет. Не вышла замуж, не родила ребенка. Виню ли в этом свою мать? Нет. Надо было жить своим умом, не прогибаться под ее гнетом. Теперь и она это поняла, да поздно. За всю свою юность я ни с кем из мальчиков не ходила в кино или на свидания, не дружила, не танцевала. Не, не, не — много разных «не». И само собой, не целовалась. «Боже упаси! — говорила мама. — Это же вирусы, бактерии, микробы!»
Εсли уж говорить все по-честному, то у меня и мужчины могло не быть, если бы не брат: именно Архип устроил меня на работу к своему другу.
Брат женился сразу после армии, взяв в супруги девушку из той самой деревни, где мы гостили с сестрой в детстве. Его выбор совсем не понравился маме. Нет, она никогда не говорила этого невестке, но часто намекала сыну, что он мог найти и лучше. В конце концов, он с сeмьей переехал жить за горoд, а когда родители вышли на пенсию, забрал их к себе. И теперь они жили на одной линии, через забор друг от друга. Со временем и эта единственная преграда была устранена усилиями мамы, потому что ей надо обязательно поучать невестку, как правильно подвязывать помидоры, когда обрывать пасынки, что прополоть в первую очередь. Архип порой сам смеялся, рассказывая, что не может жить без ее постоянного ворчания. Все уже привыкли к этому, хотя иногда наступала фаза переполнения, и тогда они не общались несколько дней.
Устроив меня на работу к своему другу, он, видимо, решил, что я буду под опекой, но именно этот человек через несколько лет стал моим первым и единственным мужчиной. Стыдно признаваться даже сейчас, но я знала, что он женат и в семье
