– Володька, что ли? – усмехнулся Юнкерс.
– Он, – хмыкнул полковник. – Еще пальцем мне тыкал… Я ему сказал – пальчик-то побереги, сломаю…
– А что ж ты мне раньше-то не рассказывал?
– А велико ли событие? – приподнял плечи Крылов.
Александр Сергеевич рассмеялся и махнул рукой:
– Ой, да не сбивай ты меня, бес… Я сам собьюсь… Да, многие начальники хороши хотя бы тем, что за деньги твои же тебе же зла и не сделают. А вот с Петром у нас совсем другая песня… Да, кстати, о песнях… Где песни?
Юнкерс покрутил головой, ища мажордома Гошу, бывшего оперного певца:
– Гоша, а где песни?
– Я тут распорядился немного, сейчас будут песни – правильные, наши песни!
«Кухоньку» закачал вальс «Амурские волны», сменившийся на «На сопках Маньчжурии».
Пять дней назад Юнгеров объяснял чесавшему затылок Гоше:
– На один диск собрать «Славянку», «Мы так давно не отдыхали», «Нас извлекут из-под обломков» и так далее… Ты же музыкант, Гоша, хоть и бывший. Ты общую интонацию уловил? А то тебя самого вместе с консерваторией из-под обломков извлекут. Привыкли, понимаешь, к попсе… Поставь раком все музыкальные салоны. Денег не жалеть. Чтоб за такие деньги они, в случае чего, сами и спели, и сплясали…
Александр Сергеевич выпил с Крыловым на брудершафт:
– Я обнимаю тебя, Петя! Я ни о чем не жалею! Я не пожалею ни о чем! Я счастлив, что меня привезли в твой лагерь! А Хозяин[6], Хозяин-то у нас был какой! Ой! Ай! Как из кинофильма про ужасы тридцатых годов! В папахе, в тулупе, с портупеей, пьяный в хлам! Вспомнить жутко!
– Да ну тебя, Сергеич… аж озноб пробежал, – и впрямь поежился Крылов. – Уф… До сих пор…
– А все ж таки мы его на свою сторону убедили, – победно заулыбался хозяин «Аэродрома». – Недавно в гости приезжал…
– Да уж докладывали… – хмыкнул Крылов. – Хулиганство заминать пришлось… Витрины в китайском ресторане словно не бывало.
– В японском! – Денис, правая рука Юнкерса по жестким вопросам, поднял палец. – Что значительно дороже, между прочим! Тонна баков – это без праздника внутри и мусоров в территориальном.
Александр Сергеевич, вспомнив разбитую витрину, захохотал в голос. Отсмеявшись, утер слезу:
– Я, как его увидел – ласточкой стреноженного, так низкий поклон отвесил помощнику дежурного отделения, которому он этак – по-хозяйски – нос на сторону убрал… Спасибо, говорю, братец, от души порадовал… Нос-то недорого встал, в полсотни зеленых всего… А радости-то сколько было… Кричу Хозяину сквозь слезы: «Гражданин начальник, тут вам не лагеря, в Питере нельзя в харю без разбору тыкать». А он рычит: «Сопли утри мусоркам своим питерским! Двадцать минут старика вязали. Да конвой за это время этап до Перми проволочь может!» Ой, беда была…
За столом между тем постепенно делалось шумно. Денис Волков уселся и развалился поудобнее. В него уже не очень лезло, но он норовил еще попробовать по кусманчику с каждого блюда.
Денису было немногим больше тридцати лет, и он был красив редкой мужской красотой, не имевшей ничего общего со смазливостью. С такой внешностью ему надо было бы играть положительных героев в фильмах, но, когда он открывал рот, многие удивлялись некоторому несоответствию между его речью и внешностью. Впрочем, в последнее время это несоответствие стало сглаживаться – после того, как Юнкерс объявил о «демобилизации» своей бригаде братков и о том, что ему нужны теперь не бойцы, способные съездить на десять «стрелок» в день, а грамотные менеджеры, юристы и экономисты. Денис пошел учиться. И не куда-нибудь, а в университет. Вот только факультет выбрал несколько неожиданный – географический. Когда его спрашивали о причинах такого странного выбора, Денис отвечал, что, мол, бабка его всегда говорила, дескать, нормальный человек должен хорошо знать географию. Он это говорил всерьез, хотя многие воспринимали сказанное, как шутку. Бабушку свою, дочку врага народа, Волков очень любил. Дед его, с малолетства мотавшийся по лагерям, познакомился с ней в Сусумане. Странно, но лагерный оголец и девушка из интеллигентной семьи с корнями всю жизнь крепко держались друг за друга, и от их союза родились красивые и сильные дети, обладавшие необычными способностями. Часть этих свойств от отца, видимо, перешла к Денису. Волков, например, ни разу в жизни не обращался к дантисту, а клыки у него были – как на рекламных буклетах. Он ими иногда открывал пивные бутылки. У него не закладывало уши во время перелетов на самолетах. Денис абсолютно не боялся щекотки и мог смешивать любую пищу – кефир со шпротами или дыню с хреном. Он не потел в жару, не дрожал в холоде и мог целый час не моргать. Еще он умел двумя пальцами ловить на лету муху. Однажды он на спор проехал на машине за рулем весь Невский – маленькая деталь – с завязанными глазами. Маневрировал он по голосовым командам рядом сидевшего приятеля, взопревшего от напряжения. Да, при этом он еще и курил. Фактически, Денис руководил оставшейся при Юнкерсе маленькой личной бригадкой, но, поскольку дел для нее в последнее время находилось немного, Александр Сергеевич еще использовал Волкова, как адъютанта для сложных поручений и как человека, способного заткнуть собой любую дыру в империи. Однажды Денис даже руководил целым заводиком – месяца полтора, пока не нашли приемлемую кандидатуру в директорское кресло. Как-то раз Волков сказал: «Если будет надо, я могу и "маленького лебедя" на сцене станцевать без подготовки. Вот только за реакцию зрителей не ручаюсь».
Юнгеров почти никогда не видел его выпившим и сейчас смотрел на него, чуть захмелевшего и подпевавшего грянувшему из динамиков «Варягу», с умилением: «Друг ты мой дорогой, сколько ж ты натерпелся от меня! Я сейчас расскажу друзьям про золото… Не про то, что в слитках в федеральном хранилище, а про неровного, шершавого самородка, про тебя, дорогой ты МОЙ…»
Александр Сергеевич вдруг улыбнулся, вспомнив про то, как Денис сел. У него и «посадка» вышла странной: за несколько дней до того, как замели самого Юнкерса с ближним кругом, машину Волкова зацепили своей разбитой «девяткой» два каких-то полублатных черта. Остановились. Блатари решили завиноватить франта в белой рубашке и вынули ножи. Денис вынул ножку от стола, которую всегда возил с собой. Взмахнул он ею всего два раза, потом долго вздыхал, глядя на трупы, потом вызвал милицию. Так что в «Крестах» он оказался чуть раньше всей остальной «грядки» и как бы отдельно от «коллектива» Юнгерова. В том смысле, что его не привязывали к банде (видимо, из-за неразберихи и несостыкованности в картотеках различных служб), а просто вломили «превышение необходимой обороны». В «Крестах» он провел полтора года и на свободе оказался раньше всех, так как суд, признав его виновным, постановил «ограничиться отсиженным». Денис потом смеялся: «Правду, значит, говорят, что раньше сядешь – раньше выйдешь».
Александр Сергеевич положил руки Денису на плечи и сказал громко, для всех:
– Волков Денис, он… Помните, как Джон Сильвер представлял свою бригаду… тьфу ты, команду: «Посмотрите на эти лица, это все – опытные моряки…» Да… А вы гляньте на его лицо – это вам не бычье в «мерсаках». В нем искорка есть, за то и бабы любят! Ален Делон! А я его, как личность, увидел – дай Бог памяти, еще в далеком восемьдесят восьмом году. Они тогда – молодежь наша боевая – решили на Валаам прокатиться, ну и, конечно же, нашли какую-то такую же братву на теплоходе… Ой! Что там было! Даже баграми кидались… Короче, с корабля их снимали с ОМОНом… Но история-то на этом не закончилась. Дело в том, что эти пацаны разбили Денису плейер, стоивший восемнадцать долларов США… Ну, естественно, забивается «стрела»… Тогда правила такие были. Хорошо – я вовремя узнал – меня как током дернуло. Я и с татарской стороны Ноиль Рыжий успели приехать к разбору. Денис орет казанцу: «За плейер ответишь – едем в лес вдвоем, одна машина, две доверенности, одна лопата, два ножа! Ну!» А «казанский»-то тоже с придурью, щекой дергает… Ноиль уж на что сам отморозком был (царствие небесное, застрелили его в девяносто втором), а головой так покрутил, сигаретой затянулся и тихо-тихо говорит: «Хорошо. Я куплю ребенку плейер…» Во были времена! Во – Денискины рассказы! А потом, когда Денис вышел, а меня еще в лагерь не отправили – мы тогда на Лебедева[7]тусовались.
