– Фанни, милочка, ты слышишь – поют?
– Да, милочка, благодарю.
– Фанни, милочка, а это не молебен? А то звучит похоже на песнопения.
Может, мы в опасности, как ты думаешь? Фанни, может быть, мы идем ко дну?
– Вполне возможно. Туда и дорога.
– Фанни, какие ты ужасные вещи говоришь! Но ведь мы бы почувствовали, если бы пароход на что-нибудь наскочил? Фанни, милочка, если хочешь, я сейчас поищу твои нюхательные соли.
– Стоит ли, милочка, ведь ты сама видела, что они остались на моем туалете.
– Я могла ошибиться.
– Ты же сказала, что сама видела…
Их услышал капитан.
– Сколько ни плаваю, – сказал он, – до сих пор от этих миссионеров с души воротит.
– Слово из шести букв, – сказал первый помощник, – первые буквы «кб», означает «применяется при астрономических вычислениях».
– Не может быть, чтобы «кб», – сказал капитан, подумав.
Их услышал Цвет Нашей Молодежи.
– Как на первых вечерах в семнадцать лет, – сказала мисс Рансибл. – Тебя тошнит, а другие поют.
Их услышала миссис Хуп. «Хватит с меня теософии, – решила она. – Присмотрюсь-ка я, пожалуй, к католикам».
На корме, в салоне второго класса, где качка ощущалась сильнее всего, их услышали ангелы. Сами они уже давно перестали петь.
– Опять она за свое, – сказала Праведная Обида.
Один только мистер Фрабник лежал в безмятежном забытьи, и в мозгу его проплывали чарующие видения – нежные голоса, такие ласкающие, такие смиренные, и темные глаза цвета ночи, а формой как миндаль, над раскрашенными бумажными ширмами, и золотые фигурки, такие гибкие, пружинистые, принимающие столь неожиданные позы.
В курительной все еще пели, когда пароход, почти точно по расписанию, вошел в дуврский порт. И тут миссис Оранг, следуя своему неизменному правилу, пустила, так сказать, шапку по кругу и собрала около двух фунтов стерлингов, не считая собственных пяти шиллингов, которые ей, впрочем, возместил бармен. «Спасение души не идет впрок, когда дается бесплатно» – таково было ее любимое изречение.
Глава 2
– Что имеете предъявить?
– Крылья.
– Ношеные?
– Конечно.
– Тогда все в порядке. Проходите.
– Праведной Обиде всегда все улыбаются, – пожаловалась Стойкость Доброте. – А между прочим, хорошо опять очутиться на суше.
– Нетвердыми шагами, но с воскресшими надеждами пассажиры уже покинули пароход.
Отец Ротшильд помахал дипломатическим паспортом и исчез в огромном автомобиле, высланном его встретить. Остальные толкались со своими чемоданами у барьера, стараясь привлечь внимание таможенных чиновников и мечтая о чашке чаю.
– У меня припрятано полдюжины, высшей марки, – откровенничал журналист. – В такую погоду они обычно не придираются.
И правда, вскоре багаж его уже был погружен, а сам он с удобством устроился в вагоне первого класса (расходы его, само собой, оплачивала газета).
Адам дожидался своей очереди довольно долго.
– У меня только старая одежда и книги, – сказал он.
Это были опрометчивые слова – вялое равнодушие чиновника как ветром сдуло.
– Книги? А какие у вас книги, позвольте спросить?
– Смотрите сами.
– И посмотрю. Скажи пожалуйста, книги!
Адам, чуть не падая от усталости, расстегнул ремни и отпер чемодан.
– Так, – сказал таможенный грозно, словно подтвердились его худшие подозрения. – Книги у вас есть, это я вижу.
Одну за другой он стал доставать их из чемодана и складывать стопкой перед собой. На томик Данте он взглянул прямо-таки с отвращением.
– Французская? Так я и думал, небось сплошные пакости. Так, а теперь я проверю эти ваши книги (как это было сказано!) по своему списку. Министр внутренних дел – он насчет книг знаете какой строгий. Если мы не можем искоренить литературу у себя дома, мы можем хотя бы добиться, чтобы ее не ввозили к нам из-за границы. Это он сказал на днях в парламенте, и правильно сказал… Стоп, а это что, позвольте спросить?
Осторожно, точно опасаясь, что она вот-вот взорвется, он вытащил и положил перед собой толстую пачку исписанных на машинке листов.
– Это тоже книга, – сказал Адам. – Я ее сам только что написал. Это мои мемуары.
– Вот оно как? Ну, я их тоже захвачу к начальнику. И вы со мной проходите.
– Но мне нужно поспеть на поезд…
– Пошли, пошли, бывают вещи и похуже, чем опоздать на поезд, – намекнул он зловеще.
Они проследовали во внутреннее помещение, где стены были увешаны отобранной у пассажиров порнографией и какими-то инструментами непонятного назначения. Из соседней комнаты неслись вопли и визги мисс Рансибл, которую приняли за известную аферистку, промышляющую продажей контрабандных драгоценностей, и передали на предмет личного обыска двум свирепого вида досмотрщицам.
– Ну, что у вас там с книгами? – спросил начальник.
По длинному печатному списку, в котором первым значилось «Аристотель. Сочинения (иллюстрированное издание)», они сверили книги Адама, старательно, одну за другой, по складам читая заглавия.
Через кабинет прошла мисс Рансибл, на ходу манипулируя губной помадой и пудрой.
– Адам, миленький, как же я вас не видела на пароходе. Ой, если б я могла вам рассказать, что они там со мной делали… Где только не искали, это со стыда сгореть можно. Точно у врача, и такие злющие старухи, чем-то напоминают вдовствующих герцогинь. Как только попаду в Лондон, сейчас же позвоню всем министрам и во все до одной газеты и сообщу им такие подробности…
Начальник между тем читал рукопись Адама, время от времени издавая смешок, не то победоносный, не то язвительный, но, в общем, непритворно восхищенный.
– Прочитай-ка вот это, Берт, – сказал он. – Здорово закручено, а?
Наконец он собрал листы в пачку, перевязал тесемкой и отложил в сторону.
– Так вот, – сказал он. – Книги по архитектуре и словарь можете взять. И книги по истории, так и быть, тоже забирайте. Но вот эта книга, по экономике, подходит под рубрику «Подрывная пропаганда», она останется у нас. И этот самый «Purgatorio»[2]мне что-то не нравится, ее мы тоже оставим здесь до выяснения. А уж что касается ваших мемуаров, так это чистейшая порнография, мы ее незамедлительно сожжем.
– Боже милостивый, да там нет ни одного слова… вы, наверно, не так поняли…
